— Так, стало быть, вы испанка? Но как случилось вам поселиться в Англии?
— Я испанка лишь наполовину. Семья моей матери уже довольно давно обосновалась в Англии. Что до моего отца, то он был эмигрантом из Италии. Он подвизался на поприще коммерции, дела его быстро пошли в гору, и он сколотил себе солидное состояние, которое после его смерти досталось моему старшему брату, — она снова загадочно улыбнулась. — Как видишь, в сущности я так же бедна, как и ты. Но я не сетую на судьбу, нет!
Аннабелла Робинсон внезапно опустилась на колени и, в безрассудном экстатическом порыве прильнула губами к горячим, отчаянно жаждущим новых восхитительных поцелуев устам юного и неискушенного пасторского сына, в то время как ее изящные проворные пальцы незаметно проникли через его жилет и уже ловко расстегивали пуговицы на его белоснежной сатиновой рубашке.
Патрик Брэнуэлл теперь не в силах был сопротивляться пленительным чарам этой женщины; он оказался всецело в ее магической чувственной власти…
…Они лежали на роскошной сосновой кровати в просторной светлой спальне, облицованной ослепительным белым мрамором, и мирно отдыхали в объятиях друг друга. Помещение спальни вплотную примыкало к классной комнате и было спланировано так, что в него можно было свободно проникнуть прямо из класса через потайной ход. Патрик Брэнуэлл довольно смутно помнил, как очутился здесь. Долгое время пребывал он в поистине непостижимом сладострастном наваждении, совершенно утратив контроль над собой и, соответственно, не отдавая себе отчета в своих действиях. Он лишь смутно видел мерцающие бронзовые силуэты бесчисленных канделябров, украшавших стены спальни, и ощущал упоительный ненавязчивый аромат настойки жасмина, исходящий от могучей копны восхитительных каштановых волос своей несравненной Хозяйки, чья прелестная головка в данный момент блаженно покоилась на его плече.
Только теперь сознание пасторского сына стало постепенно проясняться. Внезапно, словно мощная лавина, прорвавшая пелену безмятежнейшего счастья, на юношу накатило страшное ощущение допущенной им роковой ошибки и ужас непоправимости происходящего. Он вдруг отчетливо осознал всю невообразимую шаткость своего положения: дивная греза может растаять в любой момент, а что будет дальше? Эта зловещая мысль заставила пасторского сына невольно содрогнуться.
— Что с тобой, мой мальчик? — спросила прелестная фея, нежно, словно малому ребенку, пригладив ему чуб.
— О, дорогая Аннабелла… Миссис Робинсон… Что будет, если ваш муж… если мистер Робинсон обо всем догадается?
— Я полагаю, что этого не случится, — ответила она очень серьезно. — Да и откуда бы ему узнать? Если, конечно, ты сам ему обо всем не доложишь… Видишь ли, милый, — добавила она мягко, — мой почтенный супруг, благодарение Богу, практически никогда не покидает заветных пределов своего рабочего кабинета до самого вечера. Только в случае крайней необходимости.
— Но ваш сын… Он может поведать отцу о том, что ему пришлось видеть и слышать сегодня во время урока, включая и то, как вы намеренно отослали его прочь.
— Глупости! — горячо возразила почтенная хозяйка дома. — Эдди ничего не понял! Я готова за это поручиться!
— И как прикажете быть с моей сестрой? — продолжал допытываться Патрик Брэнуэлл. — Если она что-то заподозрит…
— Пусть тебя это не печалит, — отозвалась нежная фея. — Я отослала ее на прогулку с детьми, ты же слышал. Я и впредь намерена снабжать твою прелестную сестрицу подобными мелкими поручениями на время наших тайных рандеву. Так что не тревожься об этом, душка Пэт. Уж я-то позабочусь, чтобы наша юная барышня оставалась в благословенном неведении. Поверь мне, мой дорогой мальчик: ничто не омрачит восхитительных радостей наших новых встреч, — заключила миссис Робинсон, сочно целуя юношу в губы.
— Вы хотите сказать… — спросил он, запинаясь, — что то, что произошло между нами нынче, будет повторяться и в дальнейшем?
— Безусловно! — ответила его фея и госпожа, сладко улыбаясь. — Вне всякого сомнения!
Все существо пасторского сына отчаянно затрепетало в предвкушении новых упоительных наслаждений. Но вместо того, чтобы безраздельно предаться своему благословенному счастью, он вдруг серьезно спросил:
— Вы ведь любите своего почтенного супруга… не так ли, Аннабелла?
— Вовсе нет! — обиженно отозвалась она. — С чего ты это взял? Уважаю — да. Сочувствую его положению — безусловно. Но не люблю!
— Только не говорите мне, что вы вышли замуж за него из-за имения. В жизни не поверю в то, что вы способны на подобную корысть!
— А если это было бы так, ты сильно разочаровался бы во мне?! — с горькой усмешкой, в форме вопроса-утверждения, откликнулась миссис Робинсон. — Однако спешу тебя успокоить, — продолжала она, сменив иронический тон на серьезный. — Я вышла за Эдмунда Робинсона не для того, чтобы стать хозяйкой Торп Грина, хотя, не скрою, мне всегда было приятно исполнять эту блистательную роль.
— Что же послужило причиной вашего брака?
— Всего-навсего беззаветная покорность родительской воле, — с печальным вздохом ответила Аннабелла Робинсон. — Мои ныне покойные родители едва ли не с колыбели прочили меня за юного наследника Торп Грина. Он был доблестным офицером пехотного полка королевской армии, одним из верных соратников и сослуживцев нашего славного герцога Веллингтона, вместе с которым он храбро сражался при Ватерлоо против захватнических наполеоновских войск. В этой легендарной битве Эдмунд Робинсон лишился обеих ног.
С тех пор он окончательно обосновался в своем роскошном поместье и стал жить на государственную пенсию в мрачном уединении, как какой-нибудь суровый аскет или угрюмый отшельник, заживо схоронивший себя в этом чудовищном мраморном склепе. Он упорно отказывался заводить какие-либо знакомства с жителями округи, не принимал гостей, не устраивал званых вечеров, и сам, разумеется, не навещал соседей. Можно ли представить себе более скудное и безотрадное существование при столь солидных доходах и столь высоком общественном положении?
— Но если этот человек отказался от всех традиционных увеселений блестящей светской жизни и отгородился от всякого общества, как вы изволили утверждать, то как же случилось ему жениться на вас?
— Отец Эдмунда Робинсона, ныне покойный почтенный господин, бывший хозяин Торп Грина, был дружен с моими родителями. Еще до Ватерлоо мои отец и мать часто наведывались в это имение к своему старому другу Робинсону, и тот охотно их принимал и, должно быть, не менее охотно возвращал визиты. Его сын — мой теперешний супруг — в то время исправно нес свою доблестную воинскую службу и дома бывал крайне редко — лишь в тех случаях, когда начальство предоставляло ему отпуск.
И вот один из таких его кратких «набегов» совпал с очередным визитом моих родителей в имение его достопочтенного отца. В то время мне минуло три года. Родители не решились оставить меня на попечение прислуги и взяли с собой в Торп Грин. Позднее мой отец, желая свести меня с перспективным наследником, стремился мне внушить, что юный Эдмунд, увидев в покоях этого особняка прелестную крошку — то есть меня — просто расцвел на глазах и весь день напролет носился со мной, словно малый ребенок с хорошенькой куклой. А уже назавтра нанес нам ответный визит, завалив меня подарками, среди которых был Бог знает каким путем добытый медальон Святой Девы Гваделупской.
