Петру-Ульриху только что исполнилось четырнадцать лет, следовательно, он уже в том возрасте, когда ребенок может понять огромное значение события, которое при нем так лихорадочно готовится.
Больше чем за месяц до начала московских празднеств по случаю коронации дворцы и посольства Санкт-Петербурга опустели. Точно так же, как это делалось всегда, все отправились в древнюю царскую столицу. Целая армия разнообразных экипажей двинулась по дорогам, которые вот-вот могло развезти: наступала весна. Говорили, что «армию» эту составляют, самое меньшее, тридцать тысяч пассажиров на двадцати тысячах лошадей, кроме которых в Москву двигались целые обозы из интендантских повозок, перевозивших с Севера в Центр посуду, постельные принадлежности, мебель, зеркала, продукты и одежду – как мужскую, так и женскую. Нужно было обеспечить гостей всем необходимым, в том числе и соответствующим гардеробом, на долгие недели бесконечных приемов, парадов, балов, спектаклей и прочих торжеств и увеселений.
11 марта Елизавета выехала из своей резиденции в Царском Селе, где решила отдохнуть, ведь впереди ее ждет множество треволнений, связанных с ее триумфальным восшествием на престол. Императрице приготовили специальную карету, оборудованную всеми мыслимыми удобствами, необходимыми для того, чтобы она наслаждалась путешествием, которое, как предполагалось, продлится около месяца, включая остановки. Свет в обитую зеленой тканью карету проникал через широкие застекленные окна по бокам. Экипаж был настолько просторным, что внутри можно было поставить и ломберный столик с сиденьями вокруг него, и диван, и печку, чтобы отапливать помещение. Везли этот дом на колесах двенадцать лошадей, еще дюжина бежала сзади: нужно было обеспечить скорую смену упряжки на остановках. По ночам путь царице освещало пламя, полыхавшее над сотнями бочек со смолой, равномерно расставленных вдоль дороги. При въезде в каждое село, даже самое маленькое, были воздвигнуты украшенные зеленью арки. Стоило приблизиться императорской карете, все население, выстроенное в соответствии с полом – с одной стороны мужчины, с другой женщины – и одетое в праздничные наряды, падало ниц и благословляло появившуюся царицу-матушку крестным знамением, криками во здравие и пожеланиями «многая лета». А когда карета проезжала мимо какого-либо монастыря, оттуда несся торжественный перезвон колоколов, а священники и монахи покидали свои кельи, чтобы вынести навстречу дщери Петра Великого чудотворные иконы.
Повторения таких почестей со стороны народа уже не утомляли Елизавету: она видела в них теперь не более чем стандартную, но все-таки приятную поздравительную программу. Однако ей захотелось на несколько дней остановиться во Всесвятском, прежде чем продолжить путь, и ее торжественный въезд в Москву состоялся только на рассвете 17 апреля 1741 года. Над всем городом и над царским кортежем разносился колокольный звон. 23 апреля глашатаи на всех перекрестках города объявили о предстоящем короновании. Два дня спустя, под звуки артиллерийских залпов, по указаниям распорядителя торжества была образована процессия. Изо всех сил заигрывая с Францией, с которой, впрочем, никакой прочной связи никогда установить не удавалось, Елизавета Петровна решила, что заботу о том, чтобы придать празднеству по поводу ее коронации полный блеск и особенную элегантность, должен взять на себя француз по фамилии Рошамбо. Все и было сделано по его сценарию.
Елизавета появлялась на знаменитой кремлевской «Красной лестнице», которая вела от ее дворца к Успенскому собору – он находился по другую сторону площади, и медленно шла – величественная, торжественная, статная. Над нею несли балдахин. Двадцать пажей в белых, шитых золотом ливреях держали ее шлейф. Все губернии империи прислали на коронацию своих представителей. Они образовали многоцветный молчаливый эскорт, идущий за императрицей. Во главе процессии были князья церкви. Митрополит Амвросий, которому сослужил епископ псковский – Стефан, осеняли вошедшую в храм процессию крестными знамениями. Елизавету окропили святой водой, и, в облаке дымка, исходящего от кадил, она смиренно и достойно приняла священные атрибуты власти. Это был апофеоз всего действа – дальше литургия продолжалась согласно церковным обычаям. В точности такой же она была при коронации Петра Великого и Екатерины I, а в последний раз – одиннадцать лет назад – когда короновали печальной памяти Анну Иоанновну, виновницу отстранения от престола той единственной женщины, которая имела на российский престол все права, потому и заняла его сегодня.
После пышной церковной службы начались традиционные празднества. В течение восьми дней продолжались иллюминации, веселые застолья и раздача вина толпе, а знать в это время выбивалась из сил, бегая с бала на спектакль и с обеда на маскарад. Опьяненная атмосферой искренней сердечности по отношению к себе, Елизавета воздала еще кое-какие почести тем, кто так верно ей служил. Александр Бутурлин, например, получил генеральский чин и должность губернатора Малороссии. Елизавета не обошла благодеяниями и родню, напомнив подданным, что, кроме племянника, у нее есть еще близкие по крови люди. Состоявших с нею в родстве по материнской линии простых крестьян Скавронских, Гендриковых, Ефимовских она превратила в графов и камергеров. Можно было подумать, будто императрица ищет оправдания своим увеселениям и потому старается сделать так, чтобы каждый в ее стране стал таким же счастливым, какой была она сама в этот великий день.
Однако надо сказать, что в Москве праздники с иллюминацией грозили пожарами, и вот в один прекрасный день Головинский дворец, где по приезде в Москву поселилась Ее Величество, был охвачен языками пламени. По счастью, сгорели только стены и мебель. Но не стоит думать, что эта нелепая случайность омрачила настроение Елизаветы или помешала продолжать праздники. Русские, если нужно сделать доброе дело, работают быстро, решила Елизавета. И действительно, спустя недолгое время новые стены встали на месте обгоревших. А пока спешно возводилось и обставлялось это здание, Елизавета перебралась в другое, сохраненное ею за собой на берегу Яузы, а потом и в третье свое владение – в село Покровское в пяти верстах от Москвы, принадлежавшее когда-то дяде Петра Великого. Здесь она принимала каждый день до девятисот гостей, которые пировали, танцевали и веселились чуть не до рассвета.
Театры тоже не пустели. Однако, пока придворные аплодировали опере «Милосердие Тита» немецкого композитора Иоганна-Адольфа Хассе или аллегорическому балету, иллюстрировавшему возвращение «Золотого века» в Россию, Ла Шетарди не мог принимать участие в общих развлечениях. Он только что с ужасом узнал, что одно из писем, адресованных министром иностранных дел его родины Амло де Шайу своему французскому посланнику в Турции, было перехвачено австрийской секретной службой. А там содержалась не только оскорбительная и несправедливая критика русской царицы, но и пророчества, гласившие, что Российской империи скоро придет конец, ибо она «не преминет впасть при первом же случае в полное ничтожество». Удрученный этой дипломатической оплошностью, Шетарди все-таки надеялся, что сумеет при помощи ловких ухищрений смягчить гнев и обиду императрицы. Но не тут-то было: Елизавету глубоко ранил поступок министра. Несмотря на вмешательство Лестока, который пытался защитить Францию, приводя в качестве аргумента преданность как Ла Шетарди, так и главного «виновника» – Амло, идее российско-французского альянса, она отказалась участвовать в навязываемых ей предприятиях, видевшихся ей отныне чистой авантюрой, и отказала в доверии разом и послу, и государству, которое он представлял в России. Когда вконец расстроенный Ла Шетарди явился во дворец заявить о своей непричастности к недоразумению, которое он сам «с прискорбием осуждает» так же, как сама Елизавета, она заставила его два часа прождать в прихожей среди фрейлин, а потом объявила, выйдя из своих покоев, что не может принять его ни завтра, ни в последующие дни, и пусть он обращается отныне к ее министру иностранных дел, иными словами, к Алексею Бестужеву, потому что в переговорах с какими-либо странами «Россия, месье, не нуждается ни в каких иных посредниках!»
