После Гарварда мы мало виделись, но поддерживали контакт. Когда он женился на поэтессе, я отправила им красивое маленькое издание девятнадцатого века с гравюрами знаменитых кораблекрушений. Свадебная фотография, которую они мне прислали, меня поразила. Жена Размуса была дочерью ирано-курдской матери и пакистано-американского отца. Мне не терпелось увидеть их детей: они будут ходячей рекламой «Бенеттон»
[13]
.
Мы неловко обнялись, так, как это бывает на рабочем месте. Чмокнули друг друга дважды, попали при этом куда-то не туда, ударились лбами и пожалели, что попросту не пожали друг другу руки. Прошли по залитому светом атриуму и по каменной лестнице мимо галерей к металлической двери, ведущей на верхний этаж. Там работали Раз и его коллеги.
В центре консервации причудливо сочетались новейшее научное оборудование и коллекции, собранные его основателем Эдвардом Форбсом. Казалось, он нашел их на каком-то чердаке. В начале прошлого века Форбс колесил по свету, пытался раздобыть образцы каждого красителя, который когда-либо использовался художниками. Стены лестницы были заняты полками с его находками: радуга лазурита, малахита и настоящие редкости, такие как индийский желтый краситель, полученный из мочи коров, питавшихся исключительно манговыми листьями. Этот удивительный пигмент больше нигде не существует. Британцы запретили его производство, потому что ограниченная диета была слишком жестокой по отношению к скоту.
В конце длинной студии кто-то трудился над бронзовым торсом.
— Она сравнивает слепок, сделанной при жизни скульптора, с тем, что изготовили позже, и смотрит, в чем разница, — объяснил Раз.
В другом конце стоял стол со спектрометром.
— Ну, что у тебя есть для меня? — спросил Раз.
— У меня соскобы с запачканного пергамента. Судя по всему, вино.
Я вынула фотографию страницы — ржавое пятно на бледно-желтом фоне. Отметила на фотографиях место, откуда сняла два крохотных образца. Надеялась, что взяла достаточно. Подала Разу конверт. Он взял скальпель и положил первый кусочек испачканного материла на стекло микроскопа с осколком алмаза в центре. Прижал образец, чтобы он ровно лег напротив алмаза. Через него должен был пройти инфракрасный свет. Положил стекло под линзу.
Посмотрел в микроскоп, проверил, центрован ли образец, и направил на него с двух сторон узкие полоски света. В любой другой лаборатории, включая мою домашнюю, на десяток спектральных снимков уходят часы. Каждая молекула испускает свет разных цветов спектра. У некоторых веществ спектр смещен в сторону ультрафиолета, у других — в инфракрасную. Получается, спектр молекулы все равно что отпечаток пальца. Новая игрушка Раза была инструментом последнего поколения: менее чем за минуту выдавала двести спектральных изображений. Я с завистью смотрела, как на компьютерном экране по решетке, измеряющей коэффициент поглощения света, запрыгали зеленые линии. Раз вглядывался в экран.
— Странно, — сказал он.
— Что?
— Пока не уверен. Дай посмотреть другой образец.
Он взял конверт и повторил операцию с другим пятнышком. В этот раз на экране появилась совершенно другая картина.
— Ха, — сказал он.
— Что ты хочешь сказать своим «ха»?
Меня даже пот прошиб.
— Минуточку.
Раз снова поменял стеклышки, и снова та же картина. Он постучал по клавишам компьютерной клавиатуры. Другие полоски, желтые, красные, оранжевые и голубые, запрыгали по зеленой решетке.
— Ха! — снова сказал Раз.
— Раз, если ты не скажешь, что ты видишь, я проткну тебя твоим собственным скальпелем.
— То, что я вижу, абсолютная бессмыслица. Это еврейская рукопись, верно? Ты вроде бы говорила, что это Аггада?
— Да! — чуть ли не рявкнула я.
— Стало быть, вино, которое на нее пролилось, должно быть кошерным?
— Ну конечно. В Пасху пьют только кошерное вино.
Он откинулся на спинку стула и отодвинулся от стола, чтобы взглянуть на меня.
— Ты что-нибудь знаешь о кошерном вине?
— Немного, — сказала я. — Только то, что обычно оно сладкое и противное.
— Не в эти дни. Есть замечательные кошерные вина, которые делают на Голанских высотах, да и не только там.
— Ты что же, такой эксперт? Ты ведь не еврей. Или и еврей тоже?
Родословная Раза была такая запутанная, что от него чего угодно можно ожидать.
— Нет, не еврей. Но можно сказать, что к вину я испытываю религиозное чувство. Вспомни, что шесть месяцев я провел в Технионе, в Израиле. Я тогда работал над артефактами, обнаруженными после средиземноморского кораблекрушения. Ну вот, подружился там с женщиной, семья которой владела виноградником на Голанах. Очаровательное место, я провел там много времени, особенно в период сбора урожая. Считай, что тебе повезло.
Он закинул руки за голову и отклонился на стуле, лукаво улыбаясь.
— Раз, это замечательно. Но ради бога, какое отношение это имеет к пятну?
— Спокойствие, я все тебе расскажу.
Он вернулся к экрану и указал на высокий пик:
— Видишь? Это протеин.
— И что?
— А в кошерном вине протеина быть не должно. В традиционном виноделии для осветления используют яичный белок, так что там можно ожидать следы протеина. А в кошерном вине запрещено использовать продукт животного происхождения. Для осветления они традиционно используют мелкую глину.
Он нажал на две клавиши и показал второй образец.
— Вот этот выглядит, как и положено.
— Так что ты хочешь сказать? То, что они на одну и ту же страницу пролили два вида вина? Это вряд ли возможно.
— Нет, я хочу сказать, что в пятно попало что-то еще.
Он нажал еще на одну клавишу, и экран снова ожил — расцвел яркими полосками.
— Я запросил библиотеку всех спектральных снимков, которые мы делали в нашей лаборатории, поискал то, что совпадает с нашей картинкой. И вот оно. Видишь эту голубую линию? Она почти точно совпадает с зеленой линией первого образца и указывает на то, что попало на страницу и смешалось с вином, оставившим пятно на твоем пергаменте.
— Ну? — я почти орала. — Так что это?
— Эта голубая линия? — спросил он спокойно. — Это кровь.
Винные пятна
Венеция, 1609
Introibo ad altare Dei
[14]
.
Католическая месса
