С уверенностью сформировавшейся, цельной личности Рузвельт перешагнул из студенческих лет Гротона и Гарварда в десятилетие административных склок, когда президентом был Теодор Рузвельт. Эта уверенность помогала ему ориентироваться в политической жизни долины Гудзона, а также в реформистской, прекраснодушной атмосфере президентства Вильсона. Благодаря этой уверенности, порой граничившей с высокомерием, он одолел своих внутренних врагов в 30-х годах, причем сделал это без личной неприязни к Хью Лонгу, Картеру Глассу, Норману Томасу, Элу Смиту или Уилки Уэнделлу. Он приберег эту неприязнь к деятелям собственного социального круга, таким, как Гамилтон Фиш, которые, как он полагал, предавали его, — как, впрочем, по их мнению, предателем был Рузвельт.
Он воспринял идеи свободы без демонической страсти правоверного, который обращается к вере и в конце концов становится ее рабом, но с раскованным сознанием человека, который вырабатывает свои политические убеждения постепенно, заимствует идеи у мыслителей и политических лидеров современности, корректируя свои идеалы по мере приобретения опыта и изменения условий жизни. Вот почему он мог, когда необходимо, подняться над идеологическими пристрастиями. Он побеждал своих врагов не только потому, что был умнее и искуснее их в политическом маневрировании, но также потому, что стоял на более высоком проповедническом и моральном уровне. Только чрезвычайно убежденный человек мог тратить столько времени, сколько Рузвельт, на проповеди старомодных идеалов семьи и школы; золотого правила и десяти заповедей в интерпретации Эндикота Пибоди; сентенций свободы Вильсона и Эла Смита; «простых норм человеческого поведения, к которым мы всегда обращаемся», как выражался Рузвельт в 1932 году. Столь же убежденным он был в правоте целей, которые преследовал, даже прибегая к макиавеллистским средствам их достижения. Его моральная убежденность служила эффективным оружием в политической борьбе. Он использовал лисьи уловки на службе львиным целям.
Жителям Северной Вирджинии и Вашингтона казалось, что такой прекрасной весны еще не было. В субботу 14 апреля буйно цвели сирень и азалии. Траурный поезд миновал рощи деревьев, усеянные кустами кизила, пересек Потомак и прибыл на вокзал Юнион. На вокзальной площади, как бывало прежде, собрались тысячи людей. В последний вагон вошли Анна, Эллиотт и его жена. За ними последовали президент Трумэн и министры администрации. Затем тронулась в путь процессия военных — бронетехника, пехота на грузовиках, оркестр морской пехоты, батальон курсантов военно-морского училища в Аннаполисе, оркестр флота, рекруты женских вспомогательных служб армии, флота и ВВС, морские пехотинцы — женщины. За ними двигался лафет, задрапированный черной материей, на котором помещен гроб. Лафет тянула упряжка из шести белых лошадей, седьмая двигалась в качестве запасной. В небе с шумом проносились бомбардировщики.
«Процессия была чрезвычайно простой и двигалась слишком торжественно, чтобы выжать слезы, — писал Уильям С. Уайт, — хотя в разных местах попадались плачущие зрители. Это шествие, при всей скромности военного ритуала, отличалось отнюдь не этим или тысячами флагов, висевших повсюду без малейшего колыхания, но массовым проявлением молчаливой молитвенной скорби».
Перед Белым домом гроб под мелодию национального гимна сняли с лафета и понесли по ступеням лестницы наверх. Затем повезли на каталке по длинному красному ковру в восточную комнату. Стены комнаты, в которой когда-то лежало тело Линкольна, были украшены лилиями. В этой и соседней, Голубой комнате толпой стояли президент, министры, судьи Верховного суда, профсоюзные лидеры, дипломаты, политики, главы различных ведомств. Ближе к концу заупокойной молитвы епископ Дан сделал паузу и процитировал затем фрагмент проповеди во время первой инаугурации Рузвельта в качестве президента: «Позвольте мне еще раз выразить свое твердое убеждение, что нам следует бояться лишь самого страха...».
Элеонора Рузвельт поднялась и вышла из комнаты. За ней последовали другие. Элеонора поднималась в комнату Анны с горьким чувством обиды. От родственника в Уорм-Спрингсе она узнала о визитах к мужу Люси Рутерферд. Узнала, что Люси присутствовала во время смерти мужа. Должно быть, дочери известно обо всем этом. Почему она ей ничего не сообщила? Между матерью и дочерью произошло бурное объяснение. Затем Элеонора Рузвельт по привычке взяла себя в руки. Вернулась в восточную комнату, попросила открыть крышку гроба, чтобы положить в него цветы. После этого гроб закрыли навсегда. Поздно вечером похоронный кортеж вернулся на вокзал Юнион. Толпы людей все еще стояли на тротуарах. Перед самой полуночью президентский поезд покинул станцию. В семнадцати его вагонах ехали официальные лица и политики.
АРИСТОКРАТ ДЕМОКРАТИИ
Поезд вез тело Рузвельта через Вирджинию, родину Вашингтона и Джефферсона, из столицы в Гайд-Парк. Он следовал по маршруту последнего пути Авраама Линкольна. Люди, должно быть, задумывались над поразительными совпадениями в жизни обоих президентов. Та же неожиданная, немыслимая смерть, пришедшая в последние недели ужасных войн. Обе смерти выпали на апрель. Много и других совпадений. Оба политика выделялись необычным сочетанием осторожности и дерзости, прагматизма и принципиальности. Оба объявили о вступлении своей страны в войны лишь после того, как это стало свершившимся фактом. Оба отстаивали права черных американцев лишь под колоссальным давлением извне.
Поезд двигался на север длинными ночами, под дождем, следуя от Балтимора к Вашингтону и оттуда к Филадельфии. Повсюду все выглядело так, как восемьдесят лет назад:
Когда у домашнего порога цвела поздняя сирень,
А станция ждала прибытия гроба, мелькали печальные лица,
Тысячи голосов пели ночью погребальную песнь,
Мощно и торжественно...
При всех колебаниях и маневрах Линкольн заслужил всемирную славу героя благодаря своему вкладу в борьбу за свободу, своим победам и мученической смерти. Но какого рода героем был Рузвельт? Некоторые наблюдатели считали, что политическая дерзость Рузвельта преувеличивается. Клэр Бут Люс заметила, что каждый великий лидер прибегал к характерному жесту: Гитлер выбрасывал вверх руку; Черчилль показывал указательным и средним пальцами знак победы. А Рузвельт? Она смачивает свой указательный палец и поднимает вверх. Многие другие отмечали осторожность и даже робость Рузвельта. Вместо прямого обращения к людям по крупным проблемам и принятия четких, решительных мер для предупреждения чрезвычайных ситуаций, он, по обыкновению, позволял проблемам постепенно проясняться в голове людей, а затем принимал по ним решение. Часто занимал смелую позицию только затем, чтобы впоследствии отступить от нее в словах и делах. Казался необыкновенно чувствительным к мнению конгресса и общественности. Пользовался опросами общественного мнения гораздо более систематически, чем полагали в то время, даже по такому вопросу, как кто займет пост Нокса в качестве министра ВМФ (Стассен исключался). Дерзкие выступления создали ему репутацию бесстрашного лидера, но он уделял гораздо больше времени каждодневному политическому маневрированию, чем мобилизации страны на выполнение важных решений.
Около двух часов дня поезд пересек границу Нью-Джерси — штата, где Вудро Вильсон заявил о себе как о политике-реформаторе, в то время как восхищенный молодой Рузвельт следил за его деяниями из Гайд-Парка и Олбани. Старые вильсонианцы позднее сравнивали Рузвельта, без особых оснований, с этим великим идеалистом, который с энтузиазмом добивался реализации своей мечты. Рузвельт хорошо представлял себе деятельность Вильсона — сам был причастен к ней — и сделал для нее свои выводы. Шервуд вспоминал, как он сидел в конце длинного стола в комнате для заседаний администрации и смотрел на портрет своего бывшего шефа, висевший над камином. Трагедия Вильсона, говорил тогда Шервуд, всегда коренилась в глубинах его сознания.
