— О, ничего страшного, клянусь, фройлейн! — отвечал Дитрих. — В Вене на нас обрушился поток дел, которые…
— Он здоров?
— Да, вполне! Небольшой приступ радикулита… Сегодня с ним возятся врачи, и завтра он будет на ногах. Дитрих откланялся.
— Неужели не поедешь к нему? — шепнула слышавшая все Ангелика.
Маргариту удивило и обидело то, что Роберт не позвал ее, особенно теперь, когда, как ей казалось, они были уже достаточно близки, но она, конечно, нашла ему тысячу оправданий. К тому же ее сильно смущали его коллеги. Таких циничных людей, как в окружении своего старшего брата, она нигде не встречала, и ей всегда было не по себе, когда приходилось делать нечто выходящее за рамки обыденного.
Здесь, в Германии, ее не оставляло ощущение, что за ней постоянно наблюдает множество глаз, и даже когда она оставалась одна, кто-то все равно подглядывал за ее мыслями. Но с этим приходилось мириться, приходилось учиться жить и играть по их правилам: на тебя смотрят — не опускай глаз, тебя судят — стань адвокатом себе и прокурором для окружающих, а отнюдь не наоборот, как она до сих пор полагала правильным для себя.
Через час охранник привез Грету к огромному серому особняку почти напротив здания Венской оперы и проводил в гостиную, больше напоминающую рыцарский зал.
Туда зашел поздороваться с нею Юлиус Штрайхер, затем — еще один знакомый, Эрнст Боле. Где-то за соседними дверями шла, по-видимому, энергичная работа многих людей — это чувствовалось по напряженным лицам Штрайхера и Боле, — но Маргарита ощутила такое гнетущее одиночество, словно во всем этом огромном доме она оказалась совершенно одна.
— У меня в последнее время не жизнь, а сплошь цирковые номера, — пожаловался Роберт, только что проделавший к ней мученический путь вдоль стен, за которые ему приходилось придерживаться одной рукой. — Видно, Бог наказывает.
— Ты же в него не веришь.
— А ему до этого дела нет!
— Как же ты будешь выступать на конгрессе? — спросила Грета, которой уже было жалко его до слез.
— Юлиус вызвал какого-то костоправа. Скоро будет здесь. Грета, я хотел поделиться с тобой кое-какими соображениями. Боюсь завтра просто не успеть. Это по поводу Вальтера и Ангелики, — продолжал он, морщась, но не от боли в спине. — Я все время думаю о них, то есть о ней. С ним проще, но за Ангелику я боюсь. Ты ничего не замечала? Хотя когда что-то становится заметно, обычно уже поздно вмешиваться. Правда, до сих пор мы им только мешали, то есть я. Было бы справедливо попытаться помочь. — Он несколько раз переступил с ноги на ногу, видимо, ища точку опоры. Грета встала и подошла к нему. — Я хотел с тобой посоветоваться. Боюсь наделать глупостей. Хотя одну я уже совершил — еще в Берлине сообщил Гейму, что фройлейн Раубаль будет гостить в Вене у родственников. Сегодня я уже виделся с ним.
— И что?
— Он послал меня к черту. Кажется, я начинаю его уважать.
— Он знает, где Ангелика?
— Я и сам этого не знал. Мы выяснили только час назад, и Дитрих сразу к вам поехал. Теперь выслушай меня и давай вместе поразмышляем. То, что им нужно встретиться, — это бесспорно. Но оставлять их совсем без присмотра я позволить не могу. Так вот, я подумал…
Он умолк, потому что в дверях появился какой-то джентльмен и, кивнув Маргарите, сказал Лею, что врач только что приехал.
— Попросите подождать десять минут, — бросил Роберт. — Я сейчас освобожусь… Я расскажу тебе, а ты подумай. Возможно, я мыслю совсем не в той плоскости, — продолжал он, снова меняя точку опоры. — В двадцать первом году, ранней осенью в Тироле, мы с женой познакомились с одной парой. Они, как и мы, недавно поженились, а в молодости люди легко сходятся. Ее звали Елена; она родилась в России. Его имя было Эжен. Я говорю «звали» и «было», потому что эта оригиналка теперь велит именовать себя «Гала», а у него уже несколько лет псевдоним «Поль Элюар».
— Поэт!
— Ты его читала? Я, признаться, нет, только слушал. Но поэты так читают свои стихи, что поневоле проникаешься… Впрочем, не в том суть. Мы знакомы уже много лет, и все эти годы они любили друг друга, воспитывали дочь… Но между ними всегда чувствовалось напряженье, и источником была она. Потому я особенно и не удивился, когда года три назад бедный Эжен пожаловался на появление соперника — какой-то мальчишка, испанец, художник, рисует всякие кошмары, мнит себя гением, похоже, и ей это внушил. Одним словом, классический любовный треугольник Я все это говорю, чтобы ты не удивлялась некоторым вещам, если вы познакомитесь. Хотя не только поэтому. Наблюдая их, я сделал один вывод — одаренная женщина уживается или с бездарным мужчиной, или с гением. И вот я теперь почти убежден, что этот испанец, пишущий откровенную чертовщину, гениален, хотя об этом никто еще не знает. Забавно, не правда ли?
Она выслушала с нетерпением.
— Роберт, я не понимаю… Тебе же больно стоять. Может быть, мы потом поговорим?
— Потом ничего не бывает. Я хочу их познакомить: Елену с Ангеликой. Елена очень умна. — Он поморщился от боли. — Надеюсь, что через пару часов я наконец смогу ходить по-человечески, и мы могли бы поехать к ним.
— Хорошо. Мы поедем, но… — Грета подошла совсем близко, стараясь заглянуть ему в глаза. — Но почему мы сейчас не можем пойти вместе? Почему я не могу остаться с тобою?
Он только усмехнулся.
— Сделай то, о чем я прошу. Мы увидимся через час-два. Подожди немного.
Маргарита отвернулась.
— Я все время жду. Я хочу быть с тобою, и ты говоришь — нельзя, подожди. Если бы ты позволив мне пойти с тобой и Рудольфом тогда, то не случился бы с Эльзой этот ужас.
Он уже сделал несколько шагов, но остановился.
Упрек Греты рванул по живому, хотя он подумал, что в ней говорит банальная ревность.
— Чего же ты хочешь? — спросил он, не глядя на нее. — Продолжать любоваться на остолопа, над которым и так все потешаются?
— Никто над тобой не потешается! Но если это так, почему ты с ними, а не со мной?
Роберт молчал. Он мог бы ответить, что он не с ними, а попросту один, но это было бы еще обидней.
— Я не знаю, что этот костоправ станет со мною делать, — ответил он первое, что пришло в голову. — Зачем ты хочешь на это смотреть?
— А если бы мне было больно, плохо, ты не захотел бы быть рядом?
— Это совсем другое дела.
— Конечно, другое, потому что ты едва ли смог бы мне помочь. А я смогу. Я умею. Я этому училась. Если бы я была с тобой, тебе никто не был бы нужен.
Она все стояла отвернувшись; он видел лишь край пунцовой щеки и подрагивающий уголок губ, и почувствовал, как по телу прошла горячая волна. Боль резко отпустила, и он сумел, протянув руку, обнять ее.
— Грета, мы будем вместе, если ты этого по-прежнему хочешь. Но я совсем не желаю видеть тебя ни сиделкой, ни сестрой милосердия. Ни теперь, ни впредь.
