В дверь тихонько постучали. Возвратился Морис. Можно было ехать на вокзал.
Лишь оказавшись на бархатном диванчике купе первого класса поезда Мюнхен-Вена, Ангелика по-настоящему успокоилась.
Она раскрыла «Сонеты» и блаженствовала, наблюдая, как Эльза, задернув занавески и по своему вкусу распределив стоявшие в вазе цветы, занимается своею прической. Распустив по плечам золотистые волосы и тщательно расчесав их, она затем собрала их вверху и так ловко подколола, что Ангелика ахнула при виде столь чудесного преображения.
— Мы пойдем в ресторан? — спросила она.
— В ресторан? Если хочешь…
— Я подумала… такая красивая прическа. Для чего же тогда?
Эльза улыбнулась.
— Я рада, что тебе нравится, но я всего лишь подобрала волосы.
Гели лукаво прищурилась.
— Когда мы садились, за нами вошел высокий тип в черном плаще. Он еще с тобой поздоровался. Я заметила, как он на тебя смотрел. Кажется, он едет в соседнем купе.
— Да, это наш знакомый, фон Риббентроп. Он тоже едет в Вену, по делам.
— Он твой поклонник? Эльза снова улыбнулась.
— Гели, у меня нет поклонников. Я не светская дама.
— А кто же ты?
— Маленький парнишка, вот кто.
— Это Рудольф тебя так называет? — догадалась Ангелика. — Оригинально. Тогда позвольте и мне представиться. — Она вскочила и, сделав гримаску, комически раскланялась. — Мартышка! Прошу любить и жаловать!
Потом села рядом с Эльзой и кончиком пальца дотронулась до ее чуть касавшегося щеки локона.
— Скажи, они хоть что-нибудь в нас понимают?
— Они всё понимают, — вздохнула Эльза. — Они просто слишком заняты.
— Тогда зачем мы им? Зачем ты Рудольфу? Если он засыпает за столом, днем тебя не видит, да еще зовет маленьким парнишкой? Тебя… такую!
— Зато я знаю, зачем он мне.
— Ты мне скажешь?
— Когда я была девчонкой, я смотрела на мир одной парой глаз, а когда влюбилась, у меня как будто открылось второе зрение. Мир расширился.
— А у них не так?
— Мне кажется, этим Бог одарил только женщин.
Ангелика задумалась. Что-то медленно светлело в ее лице, точно на нем отражалось восходящее солнце.
— Скажи, у тебя это получилось сразу — видеть его глазами или ты этому учила себя?
— Пожалуй, сразу. — Эльза не могла солгать, хотя догадалась, о чем размышляет Ангелика. — У меня все случилось в первый же миг. Но бывает и по-другому.
— Любовь должна быть с первого взгляда, — вздохнула Ангелика, — иначе это что-то иное. Любопытство, может быть? И вот я тогда… совсем не знаю, что же у меня с ним. — Она словно к чему-то прислушалась. — Иногда я его люблю безумно. Просто как зверь. Мне даже укусить его хочется. Или чтоб он ударил меня. Чтобы больно-больно побил. А иногда я чувствую такую нежность… Но это совсем не то, о чем ты говоришь. Я ничего не вижу. Он видит, а я рядом как слепая. Значит, не люблю?
Эльза ждала этого разговора. Она не думала, что он произойдет так скоро, в первые же полчаса после отправления поезда. И она чувствовала, что эти минуты — быть может, самые важные за все три предстоящие им недели.
— Я, конечно, понимаю, что Адольф совсем особенный человек, — продолжала Ангелика, пытаясь угадать, почему молчит Эльза. — Может быть, поэтому ни я и никто другой никогда не сможет… — Она хотела сказать «видеть его глазами», но передумала и решительно тряхнула головой. — Да нет же! Нет! Он мне не кажется особенным, что бы вы все ни говорили! Он просто… бешеный какой-то! Взвинчивает себя, потом других. Я бы тоже так сумела! Дайте мне тысячу человек и какое-нибудь возвышение, чтоб им всем было меня видно. Я так начну орать и про такое, что они все скоро сделаются у меня как припадочные. Я видела, как он это проделывает. Зато когда спокойно говорит, так по десять раз повторяет одно и то же. Ты не замечала? И пишет так, что ничего понять нельзя. Он сам сколько раз сетовал: вот опять бедный Руди вынужден разбираться в его галиматье! Ты такого не слыхала? А при мне он не стесняется. Нет, Эльза, нет, только не сердись на меня! — Гели схватила ее руку. — Я и сама ничего понять не могу! Я бы хотела, как вы, восхищаться им…
— Я не сержусь, — Эльза улыбнулась, справившись с легким недовольством, — ибо сказано на все времена: нет пророка в отечестве своем, а ты — его отечество.
— И так просто все?
— И так просто.
— Ты шутишь, только чтобы я заткнулась, да?
Постучал проводник и, извинившись за беспокойство, передал дамам два огромных букета роз — белых для Эльзы и алых для Ангелики.
— От господина из соседнего купе. Для вас, фрау, еще записка. — Он вручил Эльзе маленький конверт.
— Вот чудеса, — радостно недоумевала Ангелика, любуясь розами, которые раскрывались буквально на глазах. — А мне за что? Мы не знакомы.
— Просто он джентльмен, — улыбнулась Эльза, спрятав записку обратно в конверт. — Что ж, придется все же сделать прическу, поскольку ты как в воду глядела: нас приглашают в ресторан.
Иоахим фон Риббентроп еще не входил в избранный круг самых верных и преданных сторонников Гитлера; он еще не был даже членом НСДАП, однако по ряду причин Эльза сочла возможным познакомить его с Ангеликой. Она сделала это не сразу, а лишь в вагоне-ресторане, когда все трое уютно расположились за столиком. На вопрос Риббентропа о культурных планах дам в Вене Эльза как бы между прочим отвечала, что фройлейн Ангелика родилась в Австрии, как и ее дядя Адольф, и у обоих к этой стране особое, «глубоко интуитивное», как она сказала, отношение. Риббентроп понимающе улыбался. Аристократическое бесстрастие и умение при любых обстоятельствах удерживать на лице маску приветливости чрезвычайно импонировали в этом человеке Рудольфу Гессу, который познакомился с ним в одном из светских салонов Мюнхена, куда вынужден был таскаться с Герингом и Пуци, каждый раз нещадно ругаясь и требуя избавить его от подобных партийных обязанностей.
Как-то раз, вернувшись домой с изжогой от французских пирожных и сбросив с себя пропахший духами фрак, он рассказал Эльзе, как одна гнусная дама, желая уколоть своего высокомерного vis-a-vis, принялась расспрашивать его о достоинствах столовых вин, намекая на семейный бизнес отца Иоахима — виноторговлю, и тот бесстрастно преподнес ей такой букет тончайшей осведомленности, что дама оказалась посрамлена в своем злонамеренье.
«Я поймал себя на том, — смеясь, говорил Рудольф жене, — что если б она с таким же ядом взялась выспрашивать меня о секретах пошива сапог, — а ты знаешь, мои предки по отцу именно этим и занимались, — то я, скорее всего, запустил бы в нее спелой грушей».
Втроем они очень мило провели два часа, закусывая и болтая о веселой Вене и испанской корриде, которую Риббентроп советовал дамам безбоязненно посетить — это всего лишь бутафория. Он только раз вскользь упомянул о важных встречах в Австрии, необходимых для дела, особенно после визита туда Гесса; однако, вернувшись в купе, Гели призналась Эльзе, что у нее отчего-то ноет нижняя челюсть. «Точно я носила улыбку не по размеру», — смеялась она. И щебетала дальше, что вообще-то он очень милый, хотя в его присутствии она трижды вспотела от ужаса сказать глупость и тем скомпрометировать Адольфа.
