Внезапно площадь взорвалась. Фюреру это напомнило порыв урагана за толстыми стенами, и он не сразу осознал, что свершилось чудо и его любимый друг, его умница Руди переломил-таки эту толпу и себя и что Франкония, очевидно, проголосует за коричневых.
Встав к окнам, Гитлер с некоторою ревностью наблюдал волнующееся внизу людское море, кричащее, вздымающееся, а затем медленно утихшее, когда, собираясь продолжать речь, оратор поднял руку.
Гесс говорил час, и всякий раз, как он делал паузу, чтоб перевести дух, Фрауенкирхе взрывалась, точно начиненная динамитом. Когда троекратное «Хайль Гитлер!» троекратным ответным ревом захлестнуло толпу и Рудольф повернулся, чтобы уйти с балкона, Гитлер ждал друга у двери — обнять и поздравить.
Объятья получились крепче, чем оба могли ожидать. Шагнув с балкона в комнату, Гесс рухнул как подкошенный на руки Адольфа и Бормана, как всегда, оказавшегося там, где ему в данный момент следовало быть.
Это был обморок, тяжелый и глубокий, из которого четверо врачей осторожно выводили Рудольфа в течение часа. Ровно столько длилась и его речь. Когда он наконец очнулся, то с ужасом спросил: «Что там?» Он был уверен, что потерял сознание еще на балконе, на глазах у многотысячной толпы…
Эльза, не зная подробностей, о чем-то подобном догадывалась, а по тону письма Адольфа она поняла, что все, возможно, серьезней чем кажется на первый взгляд.
— Гели, я еду в Мюнхен, — сказала она. — Рудольф плохо себя чувствует.
— А я? — испугалась Ангелика.
— Ты можешь остаться. Ангелика тотчас ушла.
Когда через полчаса привыкшая к экстренным сборам Эльза в дорожном костюме и с маленьким саквояжем вышла в гостиную, чтобы позвонить Морису, она обнаружила у дверей Ангелику с таким же саквояжем.
В Мюнхене они сошли с поезда в ночь на 13 сентября. Встречавшие их мужчины неторопливо прогуливались по платформе, уткнувшись в поднятые воротники плащей. Одного взгляда на их осунувшиеся лица было достаточно, чтобы понять, чего им стоили прошедшие двадцать дней.
— Вы похожи на английских детективов, которые обдумывают решительный ход, — попробовала пошутить Эльза, но получила в ответ кислую улыбку.
— Все ходы уже сделаны, дорогая, — чуть слышно произнес Адольф. — Теперь остается ждать.
Ангелика, элегантная в своем новом костюмчике, сшитом модной в Вене француженкой, с новой прической, придуманною для нее Эльзой, выглядела повзрослевшей, и Адольф несколько раз с жадностью окинул ее взглядом. Гесс оставался мрачен. Он едва взглянул на жену и за весь путь от вокзала до Принцрегентплац не проронил ни слова. То же продолжалось и дома. Эльза была опытна и не досаждала вопросами «что с тобой?», а просто занималась делами. Она входила и выходила, отвечала на телефонные звонки, полила цветы, покормила Берту и Блонди, сварила кофе — муж все лежал на диване и глядел в потолок Так продолжалось часа три, и любая на ее месте давно бы не выдержала. Но она лишь предложила ему кофе, и он, поднявшись, взял в руки чашку. В этот Момент раздался очередной звонок.
— Что? — лаконично спросил Адольф.
— Все то же, — отвечала Эльза.
— Это продолжается третьи сутки. Сделай что-нибудь.
— Как это началось, когда?
— После речи в Нюрнберге, то есть после обморока. Я показывал ему газеты — везде пишут о его «нюрнбергском триумфе». Не понимаю, почему это не действует.
— Не беспокойся так А у тебя получше с голосом.
— Да, черт бы его подрал совсем! Но ты-то хоть веришь, что я не мог говорить?
— Ты и теперь не можешь… У меня есть неплохая идея — давайте поужинаем в «Рейхсад-лере».
Это был их любимый ресторан. Расположенный неподалеку, на тихой зеленой улице, почти не тронутой кризисом и демонстрациями, он не был местом «партийных обедов», как, например, «Бавария» или «Шеллинг». Сюда они приезжали нечасто, чтобы все делать наоборот — Гитлер пил коньяк и молчал; Гесс рассказывал анекдоты, Геринг то и дело садился к роялю, Геббельс рисовал на всех «недружеские шаржи», Пуци пел. И только Лей оставался верен себе — выпив, отворачивался от коллег, выискивал в зале самую красивую женщину и вел танцевать.
Сегодня они решили поужинать вчетвером. Хотя, зайдя с Эльзой к фюреру, Гесс высказался в том смысле, что не следовало бы уединяться накануне решающего дня, неудобно перед соратниками, которые почти все уже собрались в Мюнхене.
Гитлер только поморщился.
— Не понимаю тебя, Руди, — то не устраивайте пингвиньих базаров, то не уединяйтесь. Ну пригласи кого-нибудь еще, если хочешь. Мне все равно.
Он не возражал, но и не желал никого видеть — это было очевидно. …Они немного прошлись пешком в сгустившихся сумерках. Ветер шелестел плакатами, рекламными листами, полуоторвавшимися лозунгами со свастикой, срывая их со стен, порою поднимал с мостовых целые стаи листовок и воззваний. Весь Мюнхен на месяц был обращен в огромный рекламный щит НСДАП. Прочие десять партий, проводившие свои избирательные кампании одновременно с нацистами, оказались фактически вытеснены — штурмовики день и ночь следили за тем, чтобы ни одна бумажка конкурентов не появилась поверх свастик. Обитатели этого фешенебельного квартала мирились с «мусором» — парни из СА почти избавили их от хулиганов и грабителей.
В «Рейхсадлере» у них был любимый столик, за который никого кроме них не сажали; к нему можно было пройти с особого хода так, чтобы не привлекать внимания многочисленных посетителей.
— Не терпится послушать о ваших похождениях в Вене, — прошептал Адольф, поглядывая на обеих дам. — Мне этот город снится в ночных кошмарах.
— Тебе было там так плохо? — посочувствовала Ангелика.
— А кому там хорошо? На улицах почему-то вечно лежал снег! Я с тех пор ненавижу снег. И вообще, мне там все шесть лет постоянно хотелось жрать!
— У нас другие впечатления, — заметила Ангелика. Она лукаво посмотрела на подругу, однако, уловив в лице Эльзы сдержанность, тотчас опустила глаза.
— Надеюсь, — усмехнулся Гитлер. — Так что же вы там делали и почему не поехали в Мадрид?
— Мы не захотели! — отмахнулась Ангелика. — Там жара, пыль, эта гадкая коррида. А первого сентября открывался музыкальный сезон!
— Значит, ни одного приключения за двадцать дней? — спросил Гесс, наливая в бокалы шампанское. — И ничего такого, о чем стоило бы рассказать? — Он прямо посмотрел на Ангелику, которая уставилась в свой бокал.
— У вас приключений было, конечно, больше, — заметила Эльза, так же прямо глядя на мужа. — Вам, конечно, есть о чем рассказать.
— В любом случае, стоит выпить за эти двадцать дней, — бодро предложил Адольф, пораженный преднамеренной бестактностью Эльзы. — Я думаю, мы их никогда не забудем.
Поставив бокал, он насмешливо посмотрел на Гесса, которому за интрижку с Ингой Шперр полагалось теперь наказание собственной ревностью. Гесс тоже поставил бокал и налил себе коньяка.
