Пусть подождет, пусть подождет, мы посмотрим, кто сильнее, чье желание сильнее...
Но даже при мысли об этом Дейн чувствовала то возбуждение, что овладело ею, когда он был почти там... Этого ей не забыть.
От воспоминания слегка кружилась голова, но вспоминать, даже просто вспоминать об этом было приятно. Она не могла дождаться того часа, когда снова все это испытает. Завтра... завтра она снова его покорит.
Змея в саду. Человек об этом знает и тем не менее раздевается донага и дает змее укусить себя, впиться в плоть до краев...
«И, вероятно, сделает это снова», – саркастически добавил про себя Флинт, ступая по сожженной солнцем траве на запущенной лужайке Оринды.
Черт возьми, здравомыслящий человек не стал бы раскрывать грудь нараспашку перед богатой, избалованной и испорченной сучкой, пробравшейся ему под кожу. К тому же она дочь Гарри Темплтона – полное дерьмо.
Этой белокурой чертовке нормальный человек никогда не позволит верховодить, особенно зная о том, как она владеет плетью, а ему она дала в этом убедиться со всей наглядностью.
Но то было в прошлый раз, не сейчас.
Флинт не стал обходить разросшиеся кусты, пошел напрямик. Он не стал брать коня, а предпочел прийти пешком. Он знал, что она будет там, и хотел быть с ней наедине в душной тишине этого райского сада – Адам и Ева, и никого, кто бы им помешал. Наедине с тайнами, которые они только друг другу могут открыть.
С самого утра пекло нещадно, все тело его покрывали капельки пота. Флинт провел рукой по лбу и расстегнул рубашку.
На этот раз...
Он был абсолютно уверен, что Дейн придет. Более того, она, с ее звериным чутьем, должна догадаться, что он будет там. И, как бы ни неприятно было признаваться в собственной дурости, он был здесь и вчера, явился готовый преподать ей урок.
Такие стервозные красотки словно созданы для того, чтобы их учить послушанию. Флинт прекрасно знал этот тип женщин. Он исколесил тысячу миль за двадцать лет, чтобы окончательно стряхнуть с себя мораль того общества, что построило свое благополучие на спинах черных рабов. Общества, в котором таким красоткам, как эта, надлежит продолжать род белых плантаторов, а чернокожим рабыням рожать незаконных господских детей.
Она была надменна и презрительна, и в довершение всего была дочерью ненавистного Гарри Темплтона. Господи, он не мог дождаться момента, когда стащит ее с пьедестала в самую грязь – пусть купается в густой глине, в сгущенном запахе собственного вожделения – она покорится ему, сдастся на милость.
Да, она будет извиваться под ним, цепляться за него, умолять...
Его мечта, его фантазия...
Жаркая, страстная, ждущая, обезумевшая от желания женщина, принадлежащая ему одному...
Дейн пришлось все взять с собой – она не могла покинуть Монтелет без ничего, лишь обвязанная кожей.
То ощущение, что тогда потрясло ее, то чувство, будто он трется о ее женственную плоть, оставалось с ней всю ночь и все утро.
Она не хотела, чтобы хоть что-то касалось ее возбужденного тела, и спала ночью нагой, лишь вокруг запястий кожаные ремешки – как напоминание о том запретном удовольствии, что ждало ее. Эту ночь она спала плохо – металась по постели.
Странно, но периодически тело ее предательски напрягалось от невесть откуда взявшегося возбуждения, ей не терпелось ощутить его твердость, его, скользящего вдоль нежной влажной плоти. На следующее утро Дейн проснулась с ощущением, что ей никогда не насытиться им – ни теми чувствами, ни его силой.
И ей уже было плевать на все последствия, он назвал ее сукой. Да, она была ею и не желала, чтобы он об этом забывал. Когда Гарри, наконец, найдет какого-нибудь дурака, что согласится на ней жениться, то и его заставит об этом помнить.
Дейн соскользнула с кровати. Она точно знала, что хотела прихватить с собой сегодня, как хотела выглядеть. Она заставила его ждать. И сделала правильно. Она хотела, чтобы ожидание разогрело его, разозлило, заставило желать ее с еще большей силой. Дейн хотела продлить волнующее чувство ожидания.
Она готовилась к свиданию не спеша. Люсинда приготовила ванну и нашла пару ботинок из козлиной кожи – именно эту обувь Дейн решила надеть сегодня.
Служанка разложила одежду: чулки, белье, корсет и нижнюю юбку, но ведь Ева в своем Эдеме может одеваться, как ей вздумается, не так ли?
И если сегодня змею удастся сломить ее сопротивление, то она в конце концов узнает тайну запретного наслаждения.
Но так легко она не сдастся!
Дейн аккуратно смотала каждую из полосок кожи в моток и положила его в ридикюль, который собиралась пристегнуть к платью.
Сегодня она надела легкое платье из хлопка, с короткими рукавами и завышенной талией – свободное, не стесняющее движений и не сжимавшее зудящее от напряженного ожидания тело.
Подол из-за отсутствия каркаса и нижних юбок волочился по земле, надо было следить за тем, чтобы не наступать на него, но это неудобство ее не смущало, очень скоро она избавится от него.
Дейн взяла с собой плеть, шляпу, чтобы укрыть лицо от солнца, а может, и от Флинта тоже.
В Оринду она отправилась верхом на Бое, который нуждался в разминке. Там, где начинался разросшийся сад, девушка спешилась и отпустила коня попастись. А сама медленно направилась к дому, отмечая широкие шаги ударами хлыста.
Щелк!
Она стояла на верхней веранде дома и прорезала кнутом воздух. Удар! Еще удар, и еще. Свист воздуха и короткий щелчок кожи по деревянному полу.
Дейн выглядела как воплощение разврата, и знала об этом. Она ждала подтверждения этому в блеске черных глаз Флинта. Он не торопясь вышел на свет – прятался от жары на нижней веранде. Флинт ждал ее, ждал...
Господи!..
Она была в коже – кожаные манжеты вокруг кистей, кожаный ошейник с двумя шедшими от него крест-накрест тонкими полосками, завязанными так, что они приподнимали грудь, и она выглядела так, будто специально выставлена для ласки.
Еще Дейн перевязала черной полоской бедро – нечто наподобие кожаной подвязки для чулок, с той лишь разницей, что чулок на ней не было, специально, чтобы привлечь взгляд к темному треугольнику между ног.
И еще ботинки – мягкие ботиночки на шнуровке из тонкой кожи, ловко обхватывающие голые ноги, и плеть – эта чертова плеть, которая делала ее похожей на укротительницу львов...
Быть может, она таковой и являлась по своей сути?
И Флинт, в парусиновых грубых штанах для верховой езды, и больше ни в чем, покрытый жаркой испариной, источавший сильный, волнующий запах, весь воплощение неутоленного голода.
Дейн ухватила все сразу: его гранитную твердость, увлажненные потом завитки на груди, медлительность движений – эту ложную пассивную бесстрастность, которая могла бы ввести в заблуждение, если бы не жаркий огонь в глазах. Нет, он не падет к ее ногам, он будет тянуть время.
