В следующий миг они поднялись по ступенькам номера одиннадцать и скрылись внутри, где их ожидали чашечки чаю и, возможно, немного музыки.
Примерно полчаса спустя Ланселот, с трудом вырвавшись из вертепа филистеров, помчал домой на быстрокрылом такси. Как всегда после длительного тет-а-тет с мисс Карберри-Пэрбрайт, он ощущал себя ошарашенным и отупелым, будто плавал по морю клейстера и наглотался немалого его количества. Твердо знал он лишь одно: ему необходимо выпить, а потребные для этого напитки находятся в шкафчике за диваном в его студии.
Он расплатился с шофером и кинулся в дом, а его язык сухо дребезжал, ударяясь о передние зубы. И тут на его пути встала Глэдис Бингли, которая, как он полагал, находилась далеко-далеко.
— Ты! — вскричал Ланселот.
— Да, я! — сказала Глэдис.
Долгое ожидание не помогло ей обрести душевное равновесие. После того как она вошла в студию, у нее достало времени топнуть ногой по ковру три тысячи сто сорок два раза, а число горьких улыбок, которые скользнули по ее губам, равнялось девятиста одиннадцати. Она была готова для битвы века.
Глэдис стояла перед ним, и женщина в ней горела огнем ее глаз.
— У, Казанова! — сказала она.
— Кто у-у? — осведомился Ланселот.
— Ты на меня не укай! — вскричала Глэдис. — Укай на свою Бренду Карберри-Пэрбрайт. Да, мне все известно, Ланселот Дон Жуан Генрих Восьмой Муллинер! Я только что видела тебя с ней. И слышала, что вас водой не разольешь. Бернард Уорпл сказал, что ты женишься на ней.
— Нельзя же верить всему, что наговорят неовортуистские скульпторы, — неуверенно возразил Ланселот.
— Спорим, ты вернешься туда на обед, — заявила Глэдис.
Сказала она это наугад, основывая свое обвинение только на собственническом наклоне головы, который подметила у Бренды Карберри-Пэрбрайт при их недавней встрече. Вот, сказала она себе в ту минуту, идет мерзавка, которая намерена пригласить — или уже пригласила — Ланселота Муллинера отобедать у них по-семейному, а потом сводить ее в кино.
Но выстрел попал в цель. Ланселот понурил голову.
— Да, разговор о чем-то таком имел место, — признался он.
— Ага! — воскликнула Глэдис.
Ланселот устремил на нее истомленный взгляд.
— Я не хочу идти туда, — умоляюще сказал он. — Честное слово. Но Уэбстер настаивает.
— Уэбстер!
— Да, Уэбстер. Если я уклонюсь от приглашения, он усядется напротив и уставится на меня.
— Ха!
— Но так и будет. Сама у него спроси.
Глэдис быстро топнула по ковру шесть раз, подняв итог до трех тысяч ста сорока восьми. В ней произошла перемена: она обрела устрашающее спокойствие.
— Ланселот Муллинер, — сказала она, — выбирай! Либо я, либо Бренда Карберри-Пэрбрайт. Я предлагаю тебе дом, где ты сможешь курить в постели, сбрасывать пепел на пол, разгуливать в пижаме и шлепанцах весь день напролет и бриться только утром в воскресенье. А на что ты можешь надеяться, если выберешь ее? Дом в Южном Кенсингтоне (возможно, на Бромптон-роуд), где с вами, вероятно, будет жить ее мамаша. Жизнь, которая будет непрерывной чередой жестких воротничков, тесных штиблет, визиток и цилиндров.
Ланселот затрепетал, но она неумолимо продолжала:
— Вы будете принимать визитеров через каждый четверг, и ты должен будешь обносить их сандвичами с огурцом. Каждый день ты будешь выводить собаку погулять, пока не станешь отпетым собаковыводилой. Будешь обедать в Бейсуотере, а на лето уезжать в Борнемут или Динар. Сделай свой выбор, Ланселот Муллинер! Оставляю тебя наедине со своими мыслями. Но одно последнее слово. Если ровно в семь тридцать ты не явишься в номер шесть-а по Гарбридж-Мьюс в полной готовности повести меня обедать в «Ветчину с говядиной», я все пойму и буду действовать соответственно.
— Глэдис! — вскричал Ланселот.
Но дверь за ней уже захлопнулась.
Несколько минут Ланселот Муллинер, оглушенный, продолжал стоять там, где стоял. Затем его начало назойливо преследовать воспоминание, что он так и не выпил. Метнувшись к шкафчику, он достал бутылку, откупорил ее и уже наполнял стопку щедрой струей, когда его внимание привлекло какое-то движение на полу у его ног.
Там стоял Уэбстер и смотрел на него снизу вверх. В его глазах таилось знакомое выражение легкого упрека.
«Отнюдь не то, к чему я привык в резиденции настоятеля», — казалось, говорил он.
Ланселота парализовало. Еще острее, чем прежде, он ощутил, что скован по рукам и ногам, что попал в капкан, из которого нет спасения. Бутылка выскользнула из его ослабевших пальцев и покатилась по полу, янтарной струей изливая свое содержимое, но в томлении духа он этого даже не заметил. С жестом, какой мог сделать Иов, обнаружив на своем теле еще один гнойный струп, он отошел к окну и угрюмо уставился наружу.
Затем обернулся со вздохом и вновь посмотрел на Уэбстера, а посмотрев, замер как завороженный.
Открывшееся ему зрелище могло ошеломить человека и более сильного, чем Ланселот Муллинер. Сначала он не поверил своим глазам. Затем медленно-медленно до него дошло, что видит он отнюдь не галлюцинацию, порожденную воспаленным воображением. Немыслимое свершалось на самом деле.
Уэбстер скорчился на полу возле расширяющейся лужицы виски. Но не ужас и отвращение понудили его скорчиться. Скорчился он потому, что, скорчившись, ему легче было добраться до крепкой влаги и сподручнее взяться за дело. Его язык погружался в виски, исчезал во рту и вновь погружался с равномерностью и быстротой поршня.
Затем внезапно на краткий миг он перестал лакать, повернул морду к Ланселоту, и по этой морде скользнула быстрая улыбка — до того благодушная, до того интимно-дружеская, до того исполненная веселого духа товарищества, что Ланселот поймал себя на том, что машинально улыбается в ответ — и не только улыбается, но еще и подмигивает. А в ответ на это подмигивание Уэбстер тоже подмигнул — да так сердечно и лукаво, будто сказал: «Ну-ну, проехало!»
Затем, слегка икнув, он вновь начал поглощать свою дозу, пока она еще не впиталась в пол.
В потемки души Ланселота Муллинера внезапно хлынул водопад солнечного света. Словно тяжкое бремя спало с его плеч. Нестерпимое заклятие последних двух недель исчезло, и он ощутил себя свободным человеком. Уэбстер, мнившийся столпом суровой добродетельности, оказался своим в доску. Больше Ланселот никогда не дрогнет под его взглядом. Ему теперь известна вся его подноготная.
Уэбстер к этому моменту, подобно воспетому поэтом красавцу оленю, сполна из озера испил и жажду все же утолил. Озеро виски он покинул, выписывая неторопливые задумчивые вензеля. Время от времени он пробовал мяукать, будто проверяя, не заплетается ли у него язык. Убеждаясь, что да, заплетается, он, видимо, принимал это за отличную шутку, так как после очередной неудачной попытки связно мяукнуть испускал неторопливый веселый смешок. А в заключение внезапно пустился в пляс, ритмично перебирая лапами, будто танцевал старинную сарабанду.
