Я невольно немного задержала ту фотографию в руке, и это привлекло внимание полковника.
— Вы знаете этого человека? — спросил он.
Я немного испугалась и самым категоричным тоном возразила:
— Простите, откуда?! Откуда мне знать какого-то почтальона?
— А может, он вам кого-то напоминает? Кого-нибудь из знакомых?
Я засмеялась уже вполне непринужденно.
— Уверяю вас, что никого. Я стараюсь подбирать знакомых, как можно меньше похожих почтальонов.
Мы посмеялись оба, и хотя я не нашла фальшивого поручика, полковник, как видно, нисколько не расстроился. В глубине души я была даже довольна. Не хотела бы стать причиной неприятностей, которые бы имел фальшивый или настоящий поручик узнай я его на какой-то из фотографий. Хоть у меня и было из-за него много хлопот, однако я не привыкла долго злиться на кого-то. Моей натуре мстительность не присуща. Если тот милый молодой человек сумеет открутиться от тюрьмы, я буду искренне рада.
Теперь, когда закончилась вся эта история, я смогу полностью посвятить себя делу двоеженства Яцека. Каждый раз, когда произношу это отвратительное слово, меня охватывает страх. Сразу начинаю думать, что Яцек поступил подло, женившись на мне и даже не предупредив о том, что уже был женат. А теперь он зашел в своей низости еще дальше, не желая на меня положиться и оставляя меня в полной неопределенности, в постоянном страхе перед чем-то таким, что может свалиться на меня, как гром среди ясного неба, и погубить если не всю мою жизнь, то во всяком случае, мое общественное положение, доброе имя.
Я вернулась домой с горечью в душе и обидой на Яцека. Я улаживая его дела, должна ходить по каким-то военным учреждениям, отбывать там заседания и заботиться о его карьере, а он считает меня чужим человеком, которому не хочет сказать правду, с которым не хочет говорить о делах, от которых зависит наше будущее. Это очень нехорошо с его стороны. Даже просто невежливо. Еще немного — и я бы высказала ему все это прямо в глаза. Однако опыт научил меня сдерживать свои сильные порывы.
Я спокойно и складно рассказала ему о своем визите к полковнику. Он как бы обрадовался, когда я повторила то, что говорил полковник относительно его отставки. Но от моего внимания не ускользнуло то, что его радость была ненатуральна. Он должен был ломать комедию до конца. Интересно, какой новый повод он придумает, чтобы устраниться от общественной жизни?.. Я как бы невзначай спросила его, зачем он забрал из банка деньги. Ах, как же он умеет владеть собой! Даже глазом не моргнул. Как видно, был готов к этому вопросу.
— Станислав попросил меня, — спокойно сказал он, — чтобы я ему одолжил. У него возникли какие-то неожиданные материальные затруднения в связи с капиталовложениями в его фабрику.
Мне это сразу показалось неправдоподобным. Данкин жених всегда имел много денег. Я даже знаю, что он недавно с моим отцом финансировал какое-то изобретение. «В конце концов, легче всего, — подумала я, — узнать у самого Станислава».
Однако Яцек оказался хитрее меня, так как тут же добавил:
— Только, пожалуйста, дорогая, никому об этом не говори, потому что Станислав очень просил меня, чтобы о той ссуде никто не узнал. Особенно не хочет он, чтобы это дошло до твоего отца.
Я не могла удержаться, чтобы не заметить как бы между прочим:
— Очень остроумная выдумка.
— Что именно? — удивился он:
— Ну, вся эта история со Станиславом. Но это не имеет значения.
Он взял меня за руку.
— Слушай, Ганка, — сказал с усмешкой, — а может, ты думаешь, что я прогулял эти деньги в Париже?
Я пожала плечами.
— Не имею права проверять, на что ты тратишь свои деньги. Если бы ты даже их прогулял, чего я, впрочем, не подозреваю, то имел бы на то полное право. Ты же сам знаешь, что деньги меня не интересуют. Вот только одно обидно: что ты не счел нужным сказать мне об этом хоть слово. И вообще, в последнее время ты стал какой-то скрытный. Почти совсем со мной не разговариваешь. У меня такое впечатление, будто тебя что-то угнетает, и ты скрываешь это от меня.
Яцек стал очень серьезным и несколько минут молчал. Потом заговорил:
— Дорогая моя Ганечка, я не хочу скрывать от тебя ничего, что хоть в какой-то мере касается нас обоих. И если ты видишь проявление моей предполагаемой скрытности в том, что я не сказал тебе об одолженных Станиславу деньгах, то сейчас я все объясню. Пятьдесят тысяч я взял из банка и отдал Станиславу в день своего отъезда в Париж. В тот день я буквально не имел ни минуты свободной и был озабочен множеством всевозможных дел. Ты и сама это хорошо знаешь. Если же говорить о том, что меня что-то угнетает… — Он на мгновение замолчал и, не глядя мне в глаза, продолжал: — Должен признаться, что интуиция тебя не обманывает. У меня действительно есть некоторые неприятности. И даже весьма серьезные. Но они не касаются ни нашей жизни, ни моего положения, ни вообще современности.
Он опять замолчал, а я затаила дыхание.
— Видишь ли, любимая, — сказал Яцек, — будучи еще молодым и неопытным, я допустил некое легкомыслие. Я имел все основания считать, что последствия того легкомыслия уже не могут принести никакого вреда. Но вот недавно, совершенно неожиданно для меня появились определенные отголоски моего опрометчивого поступка, и отголоски эти ставят меня в затруднительное положение. Я предпочел бы не посвящать тебя во все это. Более того: я считаю это молчание необходимым по многим соображениям.
Я покачала головой.
— Не признаю никаких соображений, которые возводят между мужем и женой стену непонимания. Муж должен считать жену своим вернем другом, если он ее действительно любит.
Яцек встал передо мной на колени и, глядя мне в глаза, спросил:
— Неужели ты можешь сомневаться в том, что я тебя люблю? Что люблю тебя всем сердцем и душой?
Он был просто великолепен со своими повлажневшими глазами и легкой дрожью в голосе. В один миг я поняла, что должна ему верить, что не только он меня любит, а и я люблю его одного и сильнее, чем когда-либо. Я была уже готова отбросить все свои подозрения, отказаться от всяких расспросов и дознаний, однако некий дух противоречия заставил меня произнести:
— Я знаю, что ты меня любишь, не знаю только, почему не хочешь дать мне никаких доказательств этого.
— Ганка! — воскликнул он. — Каких же еще доказательств ты от меня требуешь?
— Я ничего не требую. Но имею право ожидать от тебя откровенности.
Он взял мою руку и, сжимая ее, сказал:
— Ты должна мне верить, когда я говорю, что слишком тебя уважаю, чтобы, не уладив это дело, пятнать твое воображение и твои чистые мысли отвратительными вещами.
— Даже отвратительными?..
— Да. Вот когда все это минует (а я имею основания на это надеяться), то я совсем иначе смогу тебе все описать, и ты воспримешь это совсем по-другому.
