Видок был у нас «мама не горюй» — все покрытые толстым слоем серой пыли, а выезжали из Биаррица такими франтами…
Вчерашний день с его примерочным и пошивочным безумством был просто фееричным. У всех крышу посрывало, у мужиков даже больше, чем у баб. Пришлось даже специально спускаться и сообщать купцам, что я плачу за свою свиту, и только. А то тут и замковые все наладились упасть на хвост, чуя халяву. И мастеровые из Нанта робко подтянулись с теми же намерениями, нетерпеливо подталкиваемые своими женами.
Сказал сержанту, чтобы тот объявил, что те, кто не входит в список свиты принца — платят за себя сами. А списка как такового у меня пока и нет. Такая вот подлянка. Чтобы служба медом не казалась.
Потом позвал к себе шута — его тоже обмеряли. Потому как нужна для дела и нормальная одежонка, не только шутовская униформа. Да и легиста ему тоже послушать не мешает. Инициатива, как известно, имеет инициатора.
Но пока диктовал Бхутто список свиты, то и ему приказал одеться соответствующе его должности. А то стоит тут за конторкой бедным родственником без претензий, в чем на корабле одели. А мне невместно, чтобы мой личный писарь носил цвета неаполитанского короля.
Заглянул Грицко в новых рубашке и шароварах. Камчатых, ёпрть. Хотел тут же исчезнуть, но я ему такого случая не дал.
— Сеньоры.
Все дружно выстроились у стены, склонив головы.
— Дон Григорий, на колени.
Гриць привстал на одно колено посреди комнаты.
Я вынул из-под юшмана на столе дамасскую саблю и коснулся елманью сначала левого, а потом правого плеча дзапара.
— Встань, кабальеро.
Вложил клыч в ножны и торжественно двумя руками вручил казаку оружие.
— Владей!
Григорий снова опустился, только уже на оба колена, вынул клинок из ножен на треть, мимолетно полюбовался рисунком дамасской стали, оценил, осторожно коснулся губами клинка и сказал с легкой хрипотцой по-руськи, глядя мне в глаза:
— Саблю тебе целую, княже.
Чуть слезу из меня, сволочь, не вышиб. Надо же, какие эмоции да в такой прочной упаковке…
— Иди, подбери себе у мурманов доспех и шлем.
— А шапку каракулевую? — усмехнулся Гриць, вставая с колен и надевая перевязь сабли через плечо.
Припомнил, стервь, мою подколку на галере.
— Как заслужишь, так сразу и получишь ее, — усмехнулся я, вызвав ответную улыбку на лице казака.
Ну что за черт, никак не доберусь до легиста, потому как после не успевшего уйти дзапара нарисовался старший валлиец — командир двадцатки лучников Оуэн Лоугох ап Ллевелин. Из рода Ллевелинов, значит. Чувак королевских кровей — его предки были последними независимыми правителями Уэльса. Впрочем, это не особо признается англосаксами в Лондоне. У них там свой английский принц Уэльский, типа дофина у франков.
Вопрос у валлийца был существенный и на злобу дня: относятся ли они к свите принца или просто подразделение наемников? На что им надеяться, и надеяться ли вообще?
— Я пока еще этого не решил, — ответил я ему.
И тут же поспешил успокоить, а то рожа у него стала такой разочарованной, будто первая любовь оказалась безответной:
— В любом случае на оплату ваших услуг это не влияет.
Поглядел ему в глаза, понял, что ляпнул что-то не то, и выдал еще одну сентенцию:
— Мне бы не хотелось вас ставить в свиту рея Наварры, потому как тогда между мной и тобой образуются еще командиры.
Вроде он понял, что я хотел сказать.
— Нас конечно же волнует наш статус, сир, но мы бы хотели подчиняться лично вам. Не важно, какому вашему титулу, — ответил он мне.
И тут меня осенила идея, подкупившая своей новизной:
— Ну, если вы так ставите проблему, то будете отрядом телохранителей командора ордена Горностая в Пиренеях. А командор тут я. Устраивает?
И смотрю на его реакцию.
— Я согласен, — спокойно ответил Оуэн.
— Это будет для твоих бойцов надолго, риг, — сказал я, сознательно используя древний валлийский владетельный титул. — А для тебя — так навсегда.
— Я согласен. Дома меня ничего не держит, кроме притеснений от англичан.
И валлиец твердо сжал губы.
Я еще прикинул, стоит ли это делать, и решил, что стоит.
— На колени.
На место, где недавно стоял казак — потомок половецких биев, опустился вольный стрелок — потомок последних валлийских верховных ригов.
Я протянул, не оглядываясь, правую руку, и понятливый Филипп вложил в нее мой меч. Уже без ножен.
— Оуэн Лоугох ап Ллевелин, ты, достойный этой чести, посвящаешься в кавальеры ордена Горностая.
И я опустил меч на его левое плечо.
— Отныне твой девиз: «Моя честь называется верность». А твое имя — Оуэн де Ллевелин.
И клинок переместился на его правое плечо.
Дамуазо Филипп подсуетился, вытолкнул ко мне виконта де Базан с орденской шкатулкой в руках и забрал у меня меч.
Я взял из заранее открытой шкатулки серебряную орденскую цепь и надел ее на шею новоиспеченного рыцаря.
— Встань, кавалер.
Валлиец встал, мы обменялись братским поцелуем, после чего я тыльной стороной ладони ударил его по щеке. Сильно ударил, даже тонкая струйка крови показалась из угла его рта.
— Прими этот удар как последний в своей жизни, оставленный без ответа. Для того чтобы ты крепче запомнил этот день на Берегу Басков в шато Биарриц. Отныне твоя жизнь принадлежит ордену. И только ему.
И, повернувшись к остальным, заявил:
— Этот день стоит отметить, сеньоры. Всем вина, а новоиспеченным кабальеро — еще и золотые шпоры.
А сам подумал, что если кто-то еще заглянет в кабинет, пусть даже последний водонос, то я его тоже посвящу в рыцари. Ради прикола.
Но следующим вошел в кабинет дон Саншо, и мой ернический порыв пропал.
— Феб, я тоже могу переодеть своих людей? — спросил он с неуверенной надеждой.
Чуть не вырвалось у меня интеллигентское присловье двадцать первого века: «говно вопрос!», но я вовремя прикусил губу.
— Конечно, Саншо. — И протянул ему список своей свиты. — Допиши сюда своих.
Над колонной, а такую толпу людей, коней и мулов трудно называть кавалькадой, развевалось знамя Вианы, которое всю ночь старательно вышивали все замковые женщины Биаррица под руководством Ленки, оставившей меня без женской ласки. Зато я всласть выспался. Во всем есть свои положительные стороны. От юношеской гиперсексуальности тоже надо временами отдыхать.
Передовым дозором на сотню метров впереди всех скакали четверо амхарцев в развевающихся черно-синих плащах. На левом плече каждого рыцаря Святого Антония красовался на черном фоне синий крест в белой окантовке. Только у Гырмы крест был двойной. По какому принципу они так разрисовались, мне как историку конечно же было любопытно, но не это знание имело сейчас для меня приоритет. Оделись амхарцы вчера вполне по-европейски. Разве что шоссам и пуфам они предпочли неширокие шаровары. К подаренным мной сарацинским шлемам, на которые они накрутили из крашеного конского волоса черно-синие бурлеты со свисающей на затылке косицей, они выбрали себе у мурманов простые вороненые кольчуги с короткими рукавами. Кольчуги скрывала гербовая котта, явно выбивающаяся из гербового ряда Западной Европы, — черная с боковыми синими вставками. На груди изображение того же креста, что и на плаще. Мурманы же снабдили их также прямыми длинными мечами и листовидными наконечниками для копий. Древки запасные нашлись в замке, как и непарные латные рукавицы на правую руку, с крагой-наручем из толстой кожи с приклепанными металлическими пластинами. Большим щитам они предпочли стальные кулачные баклеры, которые сейчас у них болтались на левом локте.
