– Она скрытная была, – пробормотал Суриков, глядя
куда-то в пол. – Не все мне рассказывала.
Татьяна поняла, что парень начал врать, и решила не
запутывать его еще больше. По крайней мере понятно, какие факты нужно проверять
в первую очередь. А поймать его на лжи она всегда успеет.
* * *
Татьяну очень интересовал вопрос о Зое Николаевне Гольдич.
Кто она такая и почему Бахметьева оформила на ее имя генеральную доверенность?
Родственница? Хорошая знакомая, которой можно доверять? Следователь, который
вел дело раньше, почему-то этим вопросом не задавался, во всяком случае, в
протоколе допроса Гольдич ничего по этому поводу сказано не было. Однако первая
же попытка вызвать Зою Николаевну на допрос бесславно провалилась. Гражданка
Гольдич как в воду канула. В протоколе и в приложенной к делу генеральной
доверенности стояли паспортные данные, которые при проверке оказались липовыми.
И по указанному адресу она никогда не проживала.
Это Татьяну озадачило. Как же так? Выходит, дамочка ходила с
поддельным паспортом? И ни нотариус, заверявший доверенность, ни следователь
этого не заметили. Впрочем, как они могли заметить? Хорошую подделку на глазок
не выявишь, а посылать запрос им и в голову не пришло. Но ведь следователь же
сумел ее допросить, вот и протокол в деле лежит, значит, как-то он ее все-таки
разыскал. И, вероятно, без особого труда, иначе точно так же, как теперь
Татьяна, запросил бы соответствующую службу и выяснил, что данные липовые.
Следователь Валентин Чудаев, однако, этих надежд не
оправдал. Ему, как оказалось, даже не пришлось разыскивать Зою Николаевну.
– Она сама явилась, – сказал он Татьяне. – Узнала, что
Бахметьеву убили, и пришла ко мне. Дескать, готова ответить на все вопросы,
поскольку была знакома с покойной. Хоть и не близко, но вдруг может быть чем-то
полезна следствию. Тем более квартирант у Бахметьевой был больно подозрительный.
Все советовала нам взяться за него покрепче.
Это было уж совсем странно. В практике самой Татьяны
Образцовой такого ни разу не случалось, чтобы свидетель, до которого еще не
добралась милиция, сам добровольно являлся давать показания.
– А кем она приходится Бахметьевой, ты выяснил? Почему
старушка оформила на нее генералку?
– Какая-то знакомая, имеющая опыт в оформлении
квартирных дел. Таня, ты не там ищешь, – поморщился следователь, – убийца –
Суриков, это однозначно, его надо дожимать, а не в обменных вопросах
ковыряться.
– Что ж ты сам его не дожал, если тебе все понятно?
– Да руки не доходили. Тут такие дела висят – только за
голову хватаешься. Банкиров убивают, депутатов, меценатов и еще хрен знает
кого, начальство давит, пресса вопит, из аппарата мэра каждый день звонят,
отчета требуют. Да что я тебе говорю, ты сама все знаешь. А старушка – это так.
Кто она? Никто. За нее шкуру не снимают. Я с этим Суриковым проковырялся
несколько дней, на предмет участия в преступной группе его тряс, а когда понял,
что он просто дурак-одиночка, тогда другими делами занялся, более важными. Ну
что ты на меня так смотришь?
– Ничего, – вздохнула Татьяна. – Все понятно.
Все действительно было понятно. К сожалению, реальная жизнь,
в которой приходится существовать работникам милиции, была далека от той
идеальной картины, при которой имеет смысл говорить о морали и нравственности.
Следователь и оперативник не могут разорваться на несколько частей, как и не
могут растянуть одни сутки на неделю. Работы много, сделать все как следует они
не успевают, и приходится делать выбор, при котором хотя бы собственная шкура
уцелеет. Можно, конечно, их за это порицать, но нельзя с этим не считаться.
Чтобы заставить следователя довести до ума такое дело, как убийство
Бахметьевой, нужно действительно поставить его в положение, при котором не
закончить дело просто нельзя. Вот Татьяну и поставили. Она отлично знала, что
арестованные, бывает, сидят в камере по полтора года, пока дело с грехом
пополам дотащат до суда. Или приостановят, а арестованного выпустят. Пусть еще
спасибо скажет, что выпустили.
– Слушай, – внезапно спросила она, – а почему вопрос о
генеральной доверенности выплыл только у тебя? Разве тот следователь, который
первым принял дело, этим не занимался?
– Не знаю, – отмахнулся Чудаев, – я не вникал. Не до
того было.
Татьяна вернулась к себе в кабинет и снова открыла папку с
материалами следствия. Да, на первых допросах, судя по протоколам, вопрос о
доверенности вообще не поднимался. Почему же? Неужели следователь был совсем
неопытный? Или рассеянный… Она посмотрела на фамилию и усмехнулась. Этот первый
следователь находится в данный момент в очередном отпуске. Видно, принял дело
накануне отъезда, в последние рабочие дни, потому и делал все спустя рукава.
Ладно, вернется – спросим у него. Может быть, он и задавал подследственному
этот вопрос, но ответ не показался ему заслуживающим внимания, и он его просто
не внес в протокол.
* * *
Прошло два года с тех пор, как Сергей Суриков с обидой и
недоумением осознал, что старуха восьмидесяти четырех лет знает и понимает про
жизнь куда больше, чем он сам. Будь у него куда уйти и где жить, он бы так и
ушел со своим недоумением, утешая себя тем, что ему показалось и что быть этого
не может. Но уходить ему было некуда, и он остался у Софьи Илларионовны
Бахметьевой, ежедневно и ежечасно ощущая собственную ущербность. Сначала его
это злило и раздражало, и он с трудом преодолевал то и дело возникающее желание
грубо осадить ее хамской фразой типа: «А ты не умничай!» Слова уже крутились на
языке и готовы были вот-вот вырваться, но Сергей вовремя спохватывался: выгонит
еще к чертовой матери. А как же обещанная квартира? Жалко, если пролетит, как
фанера над Парижем.
А Софья будто и не замечала его злости и раздражения и
продолжала разговаривать с ним как с ровней. Особенно любила она порассуждать о
том, что человечество уже исчерпало свой интеллектуальный потенциал.
– Человек, – говорила она, – может теперь только
открыть то, что раньше было для него закрыто. В физике, например, или в химии,
или в астрономии. Но придумать в гуманитарных науках уже ничего невозможно. Это
только кажется, что новое придумали, а на самом деле все уже давно придумано и
описано.
Сережа по-прежнему понимал ее через слово, но на всякий
случай просил привести пример, надеясь на то, что с примером-то оно легче
пойдет.
– Например, – отвечала она, пряча в углах беззубого рта
усмешку, которую Сергей, к счастью, не замечал, – известное направление в
психологии, которое называется «гештальт-психология», утверждает, что лучше всего
человек запоминает незаконченное дело. А дело, которое закончено, быстро
стирается из памяти. Это в середине двадцатого века написали. Открыли якобы
такую закономерность. А еще в начале девятнадцатого века Александр Сергеевич
Грибоедов написал: «Подписано – и с плеч долой». И правильно написал. О
законченном деле что думать? Оно уже сделано, и весь разговор. А незаконченное
все время на память приходит, грызет человека, покоя ему не дает, сомнения
будит. Да вот тебе самый простенький пример. Присутствует человек на
торжественном обеде, где подают пятнадцать разных блюд. Он все эти блюда съел,
а одно – не успел. Начал только, одну ложку попробовал, а тут уж и тарелки
меняют. Ты вот спроси его через месяц, что на том обеде подавали, так он
половину блюд не припомнит, а то, недоеденное, вспомнит обязательно. И через
год, и через два он его помнить будет, хотя даже про тот обед уже забудет.
Кажется, просто все, как таблица умножения, верно ведь? Вот я тебе рассказываю,
и тебе все понятно, потому что по жизни это естественно, вроде как и по-другому
быть не может. А они: «гештальт-психология»! Новая наука! А тут всей науки-то
только что слово новое изобрели, чтобы старую истину назвать. Вот я и говорю,
что интеллектуальный потенциал уже исчерпали.
