Месяца не прошло, как они вернулись в Брэншоу, а Леонора начала пытать его из-за мельчайших статей расходов. Она позволила ему самому подписывать собственные чеки, но каждый такой чек она перепроверяла. Через ее руки не проходил только его личный счет в пятьсот фунтов годовых, который она, по умолчанию, оставила за ним на содержание любовницы — или любовниц: съездить повеселиться в Париж, дважды в неделю посылать Флоренс дорогие шифрованные телеграммы… Но при этом требовала от него отчета по всяким мелочам: расходы на вино, саженцы фруктовых деревьев, упряжь, строительные материалы. Особенно ее возмутил счет на оплату заказа кузнецу, который взялся изготовить по чертежам Эдварда новую кавалерийскую шпору, которую тот хотел запатентовать. Ей было не объяснить, зачем нужно изобретать новую, когда есть старая, проверенная временем. Когда же она узнала о том, что чертежи и полученный патент Эдвард подарил военному министерству, она чуть не потеряла дар речи. Ведь на шпоре можно было неплохо заработать!
По-моему, я уже рассказывал про случай с бедной девушкой, дочерью одного из садовников: ее обвинили в убийстве собственного ребенка, и Эдвард потратил много времени и денег двести фунтов на то, чтоб девочку оправдали. Последнее, что он успел в жизни. Время было тяжелое: Нэнси Раффорд только-только посадили на пароход до Индии; в доме было мрачно, как после похорон; исстрадавшийся Эдвард спасался только безупречным ведением дела в суде присяжных. И тем не менее Леонора не постеснялась закатить ему жуткую сцену насчет растранжиренных сил и времени. Она всегда смутно надеялась, что все случившееся — с девочкой и потом — послужит Эдварду уроком, научит его жить экономно. Пригрозила, что снова отнимет у него банковский счет. Как после этого не перерезать себе горло? Он, может, еще и выстоял бы, но мысль о том, что Нэнси он потерял и теперь ему нечего ждать впереди, кроме серой, скучной череды дней, которую не скрасит даже служба, поскольку теперь и ее нет… Это его доконало.
За все эти годы Леонора только раз попыталась завести любовника — некоего Бейхема, вполне приличного господина. Действительно, симпатичного человека. Но дело не пошло. Я, по-моему, вам уже рассказывал…
2
Наконец, мы подошли к тому дню, когда, находясь в Уотербери, я получил короткую телеграмму от Эдварда с просьбой приехать в Брэншоу — «надо поговорить». Как нарочно, я был тогда страшно занят и решил, что вырваться смогу только через две недели, и собирался написать ему об этом в ответной телеграмме. Но закрутился и отложил: сначала у меня шли длинные переговоры с адвокатами старика Хелбёрда, а потом тетушки Флоренс взяли меня в оборот.
До встречи с ними мне почему-то казалось, что они уже совсем старушки — лет под девяносто. Время шло так медленно, что по моим впечатлениям я уехал из Соединенных Штатов лет тридцать назад. А на самом деле прошло всего двенадцать лет. Мисс Хелбёрд только-только перевалило за шестьдесят, а мисс Флоренс Хелбёрд было пятьдесят девять, причем обе находились в полном здравии, душевном и физическом. Последнее обстоятельство несколько усложняло мои задачи, поскольку я стремился побыстрее закончить дела и уехать из Штатов, а сестры Хелбёрд своей энергией и активным участием не давали мне этого сделать. Хелбёрды — удивительно сплоченная семья, если не считать одного маленького пункта. У каждого из троицы — брата и двух сестер — был свой лечащий врач, которому они верили на слово, и свой личный адвокат. Естественно, каждый из них доверял только своему врачу и своему адвокату, ни в грош не ставя четырех других. Естественно, врачи и адвокаты все время настраивали меня друг против друга. Вы не представляете, как я запутался. Слава богу, у меня был свой адвокат, которого мне порекомендовал молодой Картер, мой племянник из Филадельфии.
Не подумайте ничего плохого: больших неприятностей не случилось. Там была другая проблема: нравственная. Видите ли, старик Хелбёрд завещал все свое имущество Флоренс — одним небольшим условием: она должна увековечить его имя, выстроив в городке Уотербери, штат Иллинойс, институт или медицинский центр помощи страдающим от сердечных недугов. А поскольку все состояние Флоренс после ее смерти унаследовал я, то я автоматически оказался и наследником по завещанию старого мистера Хелбёрда. Ведь Флоренс пережила его всего на пять дней.
Так вот, я был не против того, чтоб выложить кругленькую сумму в миллион долларов на облегчение страданий сердечников. Старик оставил полтора миллиона, состояние Флоренс «тянуло» тысяч на восемьсот, да и сам я «стоил» около миллиона. Во всяком случае, деньги были, и немалые. Оставалось выяснить отношение к воле покойного его родственников. И тут начались проблемы. Оказалось, что ничего серьезного с сердцем у мистера Хелбёрда не было. Всю жизнь его беспокоили легкие, и умер он от бронхита.
А раз так, рассудила мисс Флоренс Хелбёрд то деньги должны пойти на лечение пациентов, страдающих легочными, а не сердечными заболеваниями. Именно так поступил бы ее брат, доказывала она. С другой стороны, ее сестра убеждала меня все деньги оставить себе, и тогда я счел это чисто женской блажью: она наотрез отказалась от каких-либо памятников в честь семейства Хелбёрд.
В ту пору я думал, что это из-за неприязни жительницы Нового Света к любым пышностям похоронного ритуала. Но сейчас, припоминая ее настойчивые расспросы про Эдварда Эшбернама, я склоняюсь к другому объяснению. Оказывается, возле тела мертвой Флоренс, на туалетном столике, лежало письмо, адресованное мисс Хелбёрд, и, обнаружив его, Леонора отправила конверт по назначению, — узнал я от нее об этом совсем недавно. Уж не знаю, как Флоренс успела написать записку своей тетушке, но я вполне допускаю, что уйти из жизни просто так, не оставив полсловечка, она не могла. Подозреваю, что в той наспех набросанной записке Флоренс успела объяснить мисс Хелбёрд, кем ей приходится Эдвард Эшбернам. Вот почему пожилая леди забраковала идею увековечения имени Хелбёрд. А может, она думала, что я с лихвой отработал Хелбёрдовы денежки — кто знает?
В общем, пересудов хватало, а тут еще врачи поочередно стали выражать беспокойство о том, что споры плохо скажутся на самочувствии их пожилых пациенток. Пошли интриги за спиной друг у друга, начались ненужные сомнения, поползли слухи о том, что мистер Хелбёрд на самом деле умер от сердечной недостаточности, вопреки диагнозу его врача. Мнения адвокатов тоже разделились относительно наилучшего способа помещения капитала и попечительства.
Сам я хотел поместить деньги таким образом, чтобы прибыль шла на нужды сердечных больных. Пусть у старика Хелбёрда было все в порядке по части сердечной мышцы, но он-то полагал, что у него порок. И с Флоренс, по-моему, то же самое. Поэтому, когда мисс Флоренс Хелбёрд твердо сказала, что деньги должны пойти на лечение легочных больных, я решил не спорить и положил полтора миллиона долларов на оба заведения сразу — одно для сердечников, другое для легочников. Пусть каждое получит поровну — по семьсот пятьдесят тысяч. Мне самому деньги были не нужны. Главное — чтобы Нэнси себе ни в чем не отказывала. Она, наверное, захочет жить в Англии, а насколько там дорогая жизнь, я плохо представлял себе. Я знал, что круг ее удовольствий в то время был невелик: хороший шоколад, одна-две чистокровные лошади для верховой езды и простые элегантные платья. Возможно, со временем ей понадобится больше. Но даже если я отдам полтора миллиона на лечебные заведения, у меня все равно останется сумма, эквивалентная двадцати тысячам фунтов годового дохода, а ее вполне хватит, чтоб обеспечить Нэнси.
