Мамбо сказала: если Червинской охота поиграть, она свободна выбрать любую голову… с помощью особого ритуала в вуду их заставляют петь
[56]
. Старуха была с ней ласкова — не так, как с остальными. Часто заговаривала первой, улыбалась и зачем-то гладила по затылку. От этих прикосновений в груди Червинской появлялось неясное, тянущее сердце спокойствие, будто бы испытанное ею однажды. У хунфора нет дверей, он никогда не запирается на замок — люди не осмеливаются заходить в святилище без разрешения мамбо. У подножия митана в окружении костей две матерчатые куклы, мужская и женская — истерзанные остриями, замазанные жиром, побуревшие от крови… из разорванных телец свешиваются нитки. В глазу каждой торчит игла, медленно оплывая загустевшей кровью. Барон Самеди улыбается со стены, скаля череп. Улыбаясь в ответ, она чувствовала тепло внизу живота и желание связи с этим существом. Мастер зла, пьющий ром-настойку на двадцати одном сорте перца, обожатель кофе и орехов… Как он прекрасен, когда танцует при свете звезд, имитируя своей тростью возбужденный член… У репосуара — подножия из дерева, тает черная свеча и лежит пища для лоа… Она готова поклясться, что еда исчезает в воздухе. Колышутся драпо — вудуистские флаги. Интересно и скучно… Из всех благ цивилизации в хижине мамбо нет даже телека, только телефон. Но ей некому звонить…
…Два пришельца возникли непонятно откуда, выросли словно из-под земли. Червинская так задумалась, что пропустила их появление. Первый (горбоносый широкоплечий брюнет) схватил ее за руки, замкнув их «кольцом» — второй (блондин со стрижкой «ежиком») резво ворвался в хунфор. Костер у столба Огуна по очереди принял сначала одну, а затем и вторую куклу — блондин бросил их в огонь с выражением экстаза на лице. Пламя с жадностью охватило матерчатые тельца, выбросив пучки разноцветных искр. Куклы скорчились, издавая ч е л о в е ч е с к и е стоны.
Червинская очнулась.
Двумя ударами она вырубила незнакомца, державшего ее запястья, сначала в солнечное сплетение, затем в мясистый подбородок. Тот не упал, но поплыл — Червинская, яростно раздувая ноздри, обернулась ко второму противнику.
Без замаха блондин с короткой стрижкой бросил ей в лицо горсть белой пудры. Мозг разорвало яркими клочьями — Червинская потеряла сознание.
Глава шестая
SMS И ПАТОЛОГОАНАТОМ
(Подвалъ въ центре Москвы)
Тьма. Такая страшная, что не понимаешь — ты ослеп или просто погасили фонарь. Ну или что-то другое. Темно все последние три часа… может, и больше — он не считал. Хотелось кричать, но губы не двигались, оставаясь сомкнутыми, как в вечном молчании. Где он? Что происходит? Почему это с ним? Память с трудом восстанавливала события утра. Стоило ему покинуть Тронный зал и выйти в «предбанник» для прессы, случилось что-то… странное. Одна рука сунула под нос тряпку, пахнущую эфиром, а пара других (не менее крепких) натянула на голову мешок. И вот теперь он здесь.
А где именно?
Кто-то резко сорвал мешок — завернув его с затылка. Рывком сдернута клейкая лента, вместе с кусочками кожи, он стонет от внезапной боли. Глаза ослепил белый свет — такой, какой бывает от больничных «колбасок» на потолке. Над ним склонились две фигуры — в черных карнавальных масках, как в Венеции. Толстый и тонкий. Пресс-секретарь императора, обер-камергер Сандов, щурясь от лампы, огляделся. Он находился в бетонном подвале с массивными стенами, и мало того — был привязан веревкой к стулу.
— Ну что, солнышко, — буднично сказал толстый, — давай все выкладывай.
Голова кружилась от эфира — соображалось с трудом. На что это похоже? Кажется, ходили такие слухи… об «эскадронах смерти», отмороженных членах партии «Царь-батюшка», похищающих оппозиционеров. Пленников заставляли сниматься в порнофильмах, перед камерой целовать портрет императора, а также петь государственный гимн. Ну, первое даже приятно, ко второму ему не привыкать, а третье и так делать приходится. Мелькнула мысль, что… нет, такое невозможно. Сандов набрал полную грудь воздуха:
— Боже, Царя храни…
Фигуры в масках терпеливо дослушали гимн, стоя навытяжку. По окончании песни тонкий ударил Сандова по лицу, не снимая перчатку — хлестко и больно. Тот поперхнулся парой последних слов, закончив песню скомканно.
«Нет, — вихрем пронеслось в голове обер-камергера. — Наверное, это революционеры, группа „Соль как Данность“. Интриган Ивушкин в Лондоне опять заговор придумал. Надо постараться сбить с толку, и прикинуться, что я на их стороне».
Он откашлялся и завел заново, высоким фальцетом:
— Но мы поднимем, гордо и смело —
Знамя борьбы за рабочее дело…
На этот раз его ударил толстый, причем удар получился значительно более мощным. Стеная, Сандов сплюнул на пол кровь. Предположения кончились.
— Что вам от меня нужно? — без особой надежды спросил он.
— Тебе ж сказали, — душевно повторил толстый, — выкладывай чего знаешь.
Сандов немного подумал, оценивая обстановку.
— Хорошо, — прошептал он, оглядываясь. — На самом деле государь наш батюшка ни хрена не смыслит в экономике. Он умеет пиво покупать в ресторане, но это максимум. А так у него позиция: «Давайте сидеть и ждать, пока кризис закончится». Он даже таблицу умножения не знает, не то что экономику. Но вы никому не говорите, это страшная тайна за семью печатями. Кроме того, один из двух сенбернаров императора — не настоящий. Собаку давно похитили, подсунув робота, напичканного электроникой…
— Это мы и так в курсе, — прервал излияния Сандова тонкий. — Ты лучше поведай, голубчик, для чего сделал четыре дипломатических паспорта?
Лицо пресс-секретаря поменяло цвет на красно-белый. Вкупе с синими губами оно вполне могло бы сойти за национальный флаг империи.
— Дипломатических паспорта? — автоматически переспросил он.
— Да, лапушка, — охотно кивнул тонкий. — Полгода назад, используя связи при дворе, ты за взятку получил в МИДе бланки этих паспортов, с полномочиями министра-посланника — «в целях государственной важности». Такие фишки в Кремле используются сплошь и рядом, если чиновнику требуется провезти через границу произведение искусства в личную коллекцию — дипломатический багаж не досматривают. И, разумеется, в Кремле закрыли глаза, после «откатов» размером в десять миллионов подобные вещи — невинные шалости. Так вот, первый паспорт № 227 445 8Ъ. В день налета на гробницу Наполеона в Соборе Инвалидов некая Елена Червинская прибыла в Париж по обычным документам, а улетела уже как дипломат — по этому паспорту. На фото она — точь-в-точь как та девица, что ограбила могилу Джексона. Имена во всех четырех паспортах разные, фото тоже… но если постараться, вполне можно узнать — это все та же мадам Червинская. Чиновник МИДа, что за бабло выдал тебе бланки, вскоре выпал из окна.
