Я подняла взгляд и увидела луну, которая взошла между зданиями; вскоре стало ясно, что луна свисает из окна на леске, а свет идет от спрятанной внутри свечи. У окна стояла хорошенькая женщина в костюме Арлекина и раскачивала луну над толпой. За спиной у женщины возник человек, одетый черным котом, и поцеловал ее в затылок.
Феликс сжал мою руку и убрал волосы, упавшие мне на лицо.
– Я знаю, что тебе одиноко.
– Да, – проговорила я наконец. – Мне одиноко.
– Извини, что я уехал так надолго. Отец Ингрид хотел, чтобы я познакомился со своей будущей семьей. Но теперь я снова здесь. – Огни проезжавшего мимо кеба осветили его лицо. – На какое-то время.
Самодовольная полуулыбка под надменными усиками…
И я поняла: теперь можно сказать то, что я шептала про себя все эти месяцы, лежа в постели, с устремленным в окно взглядом, с ресницами, слипшимися от слез. Наконец-то можно сказать это человеку, к которому я всегда обращалась, думая, что он никогда уже меня не услышит. Вот он стоит передо мной, в своем хеллоуинском костюме. Я снова прижалась к нему и сказала:
– Я скучала по тебе.
Он слегка усмехнулся, позволяя себя обнять.
– Я скучала по тебе. Боже, как я скучала по тебе, – повторяла я.
– Я тоже скучал по тебе, Гретель.
Я отстранилась, не отпуская его рук. Он улыбался. Над нами качалась луна, а Коломбина начала петь собравшейся внизу толпе. Я спросила у него, кто такая Ингрид, и он снова сжал мою руку.
– Ингрид, – произнес он отчетливо. – Ты видела ее. Ты вспомнишь. Очень милая, живет в Вашингтоне, дочь сенатора. Ты вспомнишь. – Он рассмеялся, но я видела: что-то его беспокоит. – Я женюсь на ней в январе.
– Женишься на ней?
Он осторожно улыбнулся и кивнул:
– Трудно поверить, что кто-то может выйти за меня, верно? Так вот, я один из немногих подходящих мужчин в городе. Мне повезло, что я немец.
С облегчением я обнаружила, что смеюсь. Мой брат? Тот, что повис на фонарном столбе в своем мальчишеском костюме, закатывая глаза, заламывая руки, подмигивая мне, – все ли видят это? Не похожий на девчонку, конечно, уже не такой, как в подростковые годы, когда он пытался ходить в моих туфлях и ожерельях. Да, в каком-то смысле он вымуштровал себя и убедил окружающих, что он все-таки мужчина. Но любой человек мог сказать, как все обстоит на самом деле, – любой, кто дает себе труд присмотреться и немного разбирается в жизни.
– Феликс! – воскликнула я. – Феликс, ты шутишь! Я, наверное, сплю. Ты не можешь на ней жениться.
Он напрягся, нахмурился и оставил в покое фонарный столб:
– А вот и женюсь. Ты всегда говорила, что она тебе нравится, так что не отпирайся.
– Да я и не отпираюсь, но как же Алан?
– Ты о чем?
– Я точно сплю. Если ты и женишься на ком-нибудь, это должен быть Алан.
Быстро, не раздумывая, он спросил:
– Женить его на ком?
Это была быстрая реакция человека, который не лжет, а, скорее, живет в своем тщательно сконструированном мире – наподобие акустической камеры, – который поглощает ложь, прежде чем изрекший ее сам поймет, что солгал. Нашему разуму ведомо все, в том числе и то, что человек не осознает.
– Понятно, – сказала я.
Секунду мы смотрели друг на друга. Узкая полоска лунного света переползала с крыш на улицу, словно бродячая кошка, и освещала мою прежнюю жизнь старого образца. Эффект обезьяньей лапки
[3]
. Я попала в мир, в котором брат был жив и даже не попал на войну, но моя мечта была плохо продумана, и этот мир оказался ловушкой.
– Грета… – начал было он, но остановился.
Есть истины, известные всем, кроме нас. Каждый сталкивался с чем-то подобным: от этого не застрахован никто. Не секрет, не скандальные факты – нечто простое и очевидное для всех остальных. Нечто простое, например потеря веса, или сложное, например расставание с мужем. Как это ужасно – понимать, что всем известно средство, способное изменить твою жизнь, и что никто тебе о нем не расскажет! Остается лишь гадать на свой страх и риск, пока тайное не станет явным, но это всегда происходит слишком поздно.
– Предъявите увольнительную, – раздался грубый голос у нас за спиной. Крупный курносый полицейский в синей форме. Я не сразу сообразила, что на нем отнюдь не маскарадный костюм.
– Я освобожден от службы, – ответил брат. – Я немец.
– Предъявите документы.
– Да, – сказал Феликс, подавляя ярость. – Да, сейчас.
Кажется, у меня с собой не было ничего похожего на бумажник. Я задумалась над тем, есть ли вообще у меня документы и какие документы должны у меня быть.
Феликс достал маленькую карточку, которая сразу оказалась в руках розоволицего; нахмурившись, тот стал изучать ее. В верхней части карточки жирными каллиграфическими буквами было оттиснуто: Удостоверение подданного неприятельского государства.
– На кого вы работаете? – спросил полицейский.
– Я свободный журналист.
– Кто ваш работодатель?
Повернувшись ко мне, Феликс сказал очень спокойно и тихо:
– Иди на вечеринку. Я тебя найду.
– Нет! – крикнула я.
Полицейский потянул его обратно:
– Со мной разговаривай, фриц, а не со своей девицей.
Он поинтересовался, кто знает Феликса в этом районе и не состоит ли он в какой-нибудь немецкой организации.
– Нет! – вцепилась я в Феликса. – Я не могу потерять тебя снова!
– Ступай, Грета! – зашипел Феликс.
Полицейский снова рявкнул, требуя к себе внимания: теперь его интересовало, не состоит ли мой брат в коммунистической партии. Я смотрела, как он уводит Феликса, как тот исчезает из моего поля зрения. Рыжие волосы, длинные ноги, кожаные бриджи – все пропало. Стоя на Патчин-плейс, я завопила, призывая своего Гензеля
[4]
, – так отчаянно, словно переломала себе сразу все кости.
В первый раз я ненадолго задержалась в том мире. Рут обнаружила, что я лежу съежившись на ее пороге, и повела меня наверх – в мою квартиру. Я беспрестанно повторяла: «Он пропал! Я опять его потеряла!» Проходя мимо квартиры Рут, я видела одни только сказочные костюмы, слышала только смех и шум вечеринки. Рут шепнула:
– С ним все будет хорошо, все будет хорошо. Но, дорогая, ты должна была предупредить о приходе твоего врача.
