– Не думала, что ты куришь, – сказала я.
– Покуриваю. Прячусь. Моя семья строгих правил, не любят, когда женщины молодые курят. Курят в основном старухи.
Мы помолчали.
– Слушай, Пепа, – Кончита выпустила колечко дыма и рассматривала, как оно медленно тает в воздухе. – Когда я увидела тебя в первый раз вчера, ты и впрямь была похожа на ненормальную. А сейчас гляжу – глаза умные, поступки обыкновенные, вид, конечно, странноватый, но, в общем, вполне здоровый человек. Ты правда о себе ничего не помнишь?
– Ровным счетом ничего, – лениво ответила я. – Видала, какой шрам на затылке, кто-то шарахнул, наверное, вот мозги и перемешались, просто часть их, видимо, осталась там, где ей и положено находиться.
– Нет, просто я к тому, что, может, поработаешь у меня, пока Берналь не вернется?
– Не думаю, что твои посетители будут рады новой официантке. Лично я на их месте не обрадовалась бы.
– Нет, официанткой тебе никак. А вот убраться, посуду помыть, столы протереть…
– Заметано. По утрам и вечерам буду посудомойкой и уборщицей. – Поскольку посетителей еще не было, я тотчас взяла метлу и стала подметать мусор, оставшийся со вчерашнего дня. Работенка была нетрудной и недолгой, справившись с ней, я отправилась к своему дереву. Села на любимое местечко и стала анализировать ситуацию. С одной стороны, я вроде и внедряюсь, как мне и велели, но с другой стороны, абсолютно ломаю имидж сумасшедшей голландки, вон даже Кончита заявила, что не очень-то я сумасшедшая. Не думаю, что в «Камино Хусто» меня погладят по моей лысой голове. Потом другая заковыка – живот у Тео хоть и был огурец огурцом, но я же не аппарат УЗИ, и спокойно из пузика может выползти не Илья-Берналь, а какая-нибудь Хуанита, и Берналь меня просто повесит на моем бивневом дереве. Так что мне надо на всякий случай подыскивать другое место обитания, и времени у меня немного, максимум через неделю Тео родит.
Рынок оживал, и я решила пойти побираться, хотела было отправиться на озеро и помыться, но решила, что для попрошайки лучше немытой.
Рынок уже был полон продавцами и покупателями и ходить по нему было одно удовольствие. Сначала я просто глазела на людей и на незнакомые мне дары местной земли, потом все-таки вспомнила о работе и начала робко протягивать свой пакет то покупателям, то продавцам. Ни одной медяшки я не получила, все меня грубо гнали и даже оскорбляли. Я ныла, что я больная иностранка и прошу на пропитание. Но мне отвечали, что я бездельница, и пропитание спокойно могу раздобыть в лесу. Жалости у местного населения я не вызывала ни на грошик, сделала вывод, что здесь просто не любят бездельников, и решила зарабатывать пением. Такая сумасшедшая певица. Я пристроилась у одной лавчонки и начала петь песенку из моего испанского репертуара. Пение мое вызвало страннейшую реакцию у хозяйки лавки – она завизжала. Потом стала прогонять меня, говоря, что своим воем я разогнала всех покупателей. Это меня страшно расстроило, я хотела ей даже сказать: «Дура корундская, не тебе судить о моем пении, мной вся Россия восхищалась». Но сдержалась, а только злобно сказала: «Где хочу – там и пою». Она стала угрожать, что сейчас позовет мужчин и они меня побьют. Я завелась не на шутку и тоже заорала, что у нее нет сердца, я зарабатываю, как умею, а мужчин я не боюсь, потому что сумасшедшая. Я их все перекусаю, и они тоже взбесятся, а потом еще громче затянула свою грустную песню. Хозяйка явно растерялась, похоже, силу тут уважали, и замолчала. Я продолжала голосить. Нельзя сказать, что на мои вопли прохожие не обращали внимания, они как-то изумленно косились на меня и старались пройти мимо, и ни один из них не подошел к прилавку. Я явно срывала торговлю. Уже почти хрипя, я закончила песню, ни я, ни торговка не заработали ни монетки. Обе пребывали в унынии.
– Им что, не нравится песня? – спросила я хозяйку.
– Ты очень плохо поешь. Давай так договоримся – на тебе монетку и три банана и ступай в другое место.
На том и порешили, она дала монетку, я на всякий случай сказала, что мало, ничего не понимая в местных деньгах, она прибавила еще две, я их сунула в карман, а бананы положила в пакет. Дислоцировалась к другому прилавку, через один от предыдущего, но краем глаза заметила, что к моему бывшему месту выступления ринулись несколько женщин – и из торговок, и из покупательниц. Они начали бодро сплетничать обо мне, хозяйка что-то горячо и выразительно объясняла, слушательницы охали и ахали и параллельно покупали овощи и фрукты, поглядывая на меня. Когда рассказы иссякли, женщины, видимо, чтобы разглядеть меня получше, ринулись к моему новому месту выступления. Хозяином прилавка был пожилой мужчина, поспокойнее, чем первая торговка, да и я уже не орала, а тихо напевала детскую песенку. Тетки делали вид, что поглощены покупками, а сами жадно разглядывали меня.
– Вы на ней дырку просверлите своими взглядами, – вдруг благодушно сказал хозяин. – Лучше бы подкинули денежку несчастной. – Тетки фыркнули и, забрав покупки, отошли. Хозяин насмешливо посмотрел им вслед и сказал: – Сейчас сплетничать побегут. Иностранцев у нас не любят. Но ты, прости уж старика за правду, больно страхолюдная.
– Я сумасшедшая голландка, – на всякий случай миролюбиво вставила я.
– А, – сказал старик без выражения, почмокал губами, что-то соображая, и заключил: – Поешь ты, конечно, хреново. У нас так не поют, но пооколачивайся здесь еще какое-то время, может, кто прибежит на тебя поглазеть, глядишь, и мне выгода будет. – И он протянул мне свежую морковку. Я стала задумчиво ее грызть, когда сгрызла всю, обратилась к своему покровителю:
– Сеньор, можно ли узнать ваше имя.
– Отчего же нельзя, зовут меня Фаробундо, но все кличут просто Фаро. И ты меня так называй.
Мы одновременно увидели, что к нам направляется группа женщин с корзинками для покупок. Я быстрым шепотом спросила:
– Так мне петь или нет?
Фаро также шепотом приказал:
– Пой, только тихо.
И я загундосила опять детскую песенку про кораблик. Вновь подошедшие покупательницы стали шумно здороваться с Фаро, спрашивать о его здоровье, об урожае и еще о чем-то, я уже не понимала – они трещали одновременно и разобраться в смысле их речей не представлялось возможным. Я отключилась, даже перестала наблюдать за ними, только старательно выпевала слова про маленький кораблик, который борется с большой волной и обязательно победит ее. Песенка была очень длинная, типа считалки, там все время все повторялось, но я как-то увлеклась, при этом погрузилась в некое сонное состояние, даже глаза закрыла, но губы мои неумолимо продолжали считать волны, которые должен одолеть кораблик.
– Замолчи, ради Святой Девы Гваделупской! – Фаро тряхнул меня за плечо. – Они уже ушли. – Я очнулась и, ничего не понимая, уставилась на продавца. Он протянул мне бутылочку с водой.
– Ты и впрямь с большим заскоком.
– Ну! – подтвердила я радостно.
– У нас попрошаек не любят. Народ трудолюбивый, знают – чтобы кушать, надо работать и за просто так денежки свои никому не отдадут. А вот к юродивым ничего относятся, с уважением. Вон сколько тебе надавали, видала? – И он протянул мне стаканчик, почти доверху наполненный монетками. – А у меня накупили чего надо и не надо. Трещали да тебя разглядывали, а ты все про кораблик, я думал, у меня голова лопнет, как арбуз. Ты больше про него не пой, ладно? А то и я чокнусь. А чего ты кислая такая? Вон сколько денег заработала.
