4. Что сказать хулигану
Раз начала писать про школу, то уж никак не могу обойтись без того, чтобы и учителей не вспомнить. Это очень важные люди в жизни – учителя, иногда они даже важнее врачей, на мой взгляд. Вот сейчас часто слышишь: «Все зависит от семьи!» Ужас какой, такое утверждение. Это плохие учителя придумали, которые и не учителя вовсе, а так… тетеньки и иногда дяденьки, которые просто никуда в другое место, кроме школы, устроиться работать не смогли.
Большую часть времени ребенок проводит именно в школе, там у него формируется представление о добре и зле. Если, например, ребенок видит, что какого-то мальчика постоянно обижают несправедливо, а учительница никак не реагирует, то что он, ребеночек, подумает? Что обижать можно. Что мир несправедлив. Это он в лучшем случае так подумает, а вообще-то он примет к сведению, что слабых принято обижать, что это в порядке вещей.
Сейчас так и происходит, на мой взгляд. Все ведь с детства начинается, сами знаете… Нам-то, советским, с детства вдалбливали, что слабых обижать нельзя, что это подло, да и в книгах, которые мы читали, про это же было. Сейчас книг не читают и всячески пропагандируется культ силы и успеха – здорово, наверное, но… Очень уж жесток мир стал, очень уж много агрессии в окружающем нас пространстве, зашкаливает, не выживем, иногда кажется. Просто как вид не выживем, самоуничтожимся.
Мне легче на своих примерах рассказы всякие вести. Опять про дочь Катю.
Когда ей было два года, мы попали в Филатовскую больницу. Поскольку Катя была мала, а состояние ее было тяжелое, то меня пустили ухаживать за ней, поместили нас в боксе, где мы и прожили с ней около 20 дней. Только еще одна мама там обитала, очень молодая женщина (назовем ее Олей) со своей доченькой Викой. Отделение наше было гастроэнтерологическое. Сначала было ни до чего, острый период шел, капельницы, уколы, отсутствие еды. Строгая диета такая, когда ребенку только пить можно, а вы представьте, что ребенок двух лет у вас есть просит. Она же не понимает, что нельзя, и говорит тебе все время: «Мамочка, я кушать хочу! Очень!» Знаете, как трудно не заплакать в этот момент. А плакать нельзя, врачи не велят плакать и покрикивают на тебя, и обещают из больницы выгнать, если с нервами не справишься. Страшно. Но потом, слава Богу, есть разрешили, но очень специальную еду.
Там кухонька была, где я впервые с Олей и столкнулась. Она готовила жидкую кашку для своей Вики, а я жидкое картофельное пюре. Там и познакомились. Не стремительно, нет, мамашам в таком положении не до посиделок и разговоров – сначала кивали друг другу, потом стали интересоваться, кто что готовит, а потом и ниточка какая-то между нами протянулась, хотя очень мы разные не только по возрасту были.
Оля с Викой своей тоже в отдельном боксе лежали. Другие дети по несколько человек в палатах, но они были все повзрослее. И стали мы все больше времени проводить вместе и девочек наших сводить, чтобы играли вместе, общались. Не очень-то у них общаться получалось, но мы с Олей как-то привыкли хоть по полчасика в день вместе побыть. И стали разговаривать понемногу. Викочка выглядела очень маленькой и хрупкой, и когда я спросила, сколько ей лет, Оля ответила: «Четыре». И как-то очень внимательно посмотрела на меня. Я аж задохнулась, потому что хотела воскликнуть удивленно: «Как четыре? Моей всего два, а она раза в полтора крупнее вашей кажется!» Но я не воскликнула, подавилась своим вопросом, продохнула и погладила Вику по голове: «Четыре, значит? Большая уже девочка, да?» И Оля, нет, не повеселела, веселой я ее никогда не видела, даже улыбающейся, а полегчало ей как-то, что ли, потому что она вдруг стала говорить. Не помногу, но потихоньку я узнала, что у Вики какая-то очень сложная болезнь органов пищеварения, организм еду практически не принимает, и вес девочка не набирает. «Нет, что вы! Мы сейчас молодцы, она за последний год почти 400 грамм набрала. Мы очень надеемся, что так и дальше пойдет. А знаете, как неприятно, когда спрашивают: “А почему она у вас такая маленькая? Вы что, ее не кормите?” Вот зачем они так спрашивают? Разве можно вот так, не зная ничего про ребенка, спрашивать?» Я молчала, только старалась с Викой быть поласковее, ну а Кате моей это не нравилось.
Еще надо заметить, что был февраль месяц, кругом бушевал грипп, и отделение наше было на строгом карантине, то есть вот вообще никакого общения с внешним миром. Так и пребывали мы в нашем мирке, и развлечений для детишек не было практически никаких. Один раз на кухоньке я спросила: «Оль, а ты вот все Вике овсянку варишь, а ей не надоедает одно и то же есть?» И Оля мне очень просто ответила: «А она же не знает, что другая еда есть, она никогда ничего другого не ела, ей только это можно». И продолжила помешивать в малюсенькой кастрюльке, чтобы, не дай бог, никаких комочков в каше той не было.
Вот так мы и жили. Но вдруг один раз моя Катя злобно Вику толкнула, та упала и заплакала, Оля ее подхватила и понесла скорее к себе. Наверное, виновата была я, лишний раз приласкав Вику, но мозг мой взорвался. Я схватила свою дочь, стала трясти ее и кричать: «Нельзя обижать того, кто слабее тебя! Запомни это на всю жизнь! Это самое подлое, что может вообще сделать человек! Ты представь, что кто-то сильнее тебя будет тебя толкать и бить! Представь! Понравится тебе это? Ты поняла меня?» Я не отстала от своей маленькой дочери, пока она не сказала, что поняла: маленьких и слабых обижать нельзя. Похоже, и правда поняла, они, детки, вообще там, в больницах, какими-то очень понятливыми и взрослыми становятся. Во всяком случае, Вику она больше не трогала, да и те меньше ходить к нам стали, а потом у Вики случилось ухудшение и им вообще не до нас стало. А потом нас выписали.
Так и не знаю я, удалось ли мужественной и тихой Оле выцарапать свою доченьку у болезни, не слышала я про них ничего больше. Но запомнила их на всю жизнь. И дочь моя Катя тоже про Вику долго помнила. Во всяком случае, год точно. Потому что через год у нас случился неприятный инцидент на прогулке. Мы уже были здоровы от той своей болезни и пытались вести нормальный образ жизни.
Вот гуляем себе на Патриках, Катя залезла на памятник Крылову – она любила туда лазить, я отвлеклась, а когда оглянулась, чтобы посмотреть, как дела у дочери, то увидела очень неприятную картину: мою дочь били. Да. Маленький мальчик, не намного меньше Кати, но все-таки меньше, с веселым удовольствием изо всех своих сил колотил мою дочь обеими руками, а та только старалась отодвинуться от него подальше, а куда уже двигаться? Там места мало. Какие жалобные взгляды она на меня бросала! Что делать? Ведь маленьких бить нельзя?
А рядом-то стоял папа драчуна и очень довольный наблюдал за поведением своего отпрыска. Ему, папаше, нравилось происходящее, он, папаша в кожаной куртке, видать, был из тех, кто как раз за силу и успех, паразит. Я посмотрела на его улыбающуюся харю, поняла, что такого понятия, как «девочек бить нельзя», он сыночку вдалбливать не станет, и громко сказала Кате: «Маленьких бить нельзя, но разрешать им бить себя тоже нельзя, надо защищаться в таких случаях!» Ну, Катя и махнула в ответ.
Боже, как потрясен был маленький хулиган тем, что ему ответили! Он сразу как-то скукожился, а потом позорно заревел, широко открыв рот и заливаясь мгновенно появившимися в огромном количестве соплями. Она его и не ударила даже, просто отмахнулась в ответ, по-моему, и не попала никуда, а он так…
