– Ну, за продуктивную поездку.
Выпили.
После коньяка Романа потянуло курить. Вышел на улицу – так сказать, в сторону города. Там оказалась небольшая, зажатая напоминающими сараи зданиями площадь, на которой тарахтел «пазик» с табличкой в окне «Галич – Сусанино». Рядом с ржавой, забитой мусором урной двое парней в кепках спорили и, видимо, готовились к драке.
– Ты не имеешь права, понял?! – наскакивал один. – Не имеешь!
– Да с чо ты взял? Никому я ничо не должен, – отпихивался второй.
– Ты не имеешь права так поступать!
Удивляясь, что парни на грани мордобития не матерятся, а, если записать их слова просто на бумаге, выражаются вполне интеллигентно, но все же боясь быть втянутым в их разборку, Роман быстро выкурил сигарету и вернулся на станцию.
Илья перебирал бумаги – несколько листов формата А4 с тускловатым, отпечатанным на струйном принтере текстом.
– Ром, – протянул один из листов, – пробеги вот это. Пока делать нечего.
– А что это? – Как всегда, когда ему предлагали рукопись, Роман почувствовал тоску.
– Ну, глянь. Мнение твое интересно.
Роман стал читать:
«Я люблю оружие. Мне нравится винтовка, так же, как нравится скрипка, яхта и прочие предметы, имеющие форму, доведенную до предельного совершенства. – Покосился в низ листа; к счастью, текст оказался короткий, просто напечатан был четырнадцатым кеглем. – Уметь держать в руках хорошую винтовку – это много для мужчины. Держать в руках, так естественно, как женщины держат детей. И винтовка обязательно должна быть своя, личная. Имея винтовку, мужчина не пойдет вешать записку с угрозами на дверь коммерческого киоска, где ему продали просроченное пиво. Я говорю не о вооруженной расправе, а о той ответственности за свои действия и о чувстве достоинства, которые появляются у мужчины, если он держит в руках винтовку».
– Ничего, очень даже ничего, – сказал Роман, из приличия сразу не возвращая лист, а покачивая его в руке. – А что это?
– Да вот, решил написать историю своего карабина.
– М-м, интересно.
У Ильи в комнате, между книжных шкафов, находился стальной сейф для оружия. Обосновавшись в Москве, Илья привез с родины старый фамильный карабин, перед тем долго собирая какие-то справки, получая разрешения, проверяясь у психиатра. Мечтал бродить по подмосковным лесам. Стрелять – не стрелять, но – охотиться. Лучший, говорил, отдых для души… Может, и съездил несколько раз, а в основном использовал карабин, чтоб детей веселить – стрелял капсюлями в форточку. Дети визжали от восторга.
– …Карабин-то еще дедовский, – тихо, будто стараясь, чтобы посторонние не услышали, рассказывал сейчас Илья. – А он охотником-промысловиком работал. Еще в тридцатые годы. И я сам не слышал от него, но вроде из этого карабина бандита застрелил…
– Интере-есно, – перебил Роман. – Ты лучше напиши, а я потом прочитаю. А то ведь выговоришься – и остынешь.
– Ну да… Может, еще по капле?
– У меня кончилось.
– Да нет, – Илья скорей стал расстегивать рюкзак, – у меня есть. Виски, водку?
– Давай виски. Водку успеем еще.
Думали, что за места в автобусе будет битва, но пассажиров оказалось человек десять.
– Странно, утро субботы, и никого, – удивился Илья, – у нас, помню, из города было не выехать. Все по деревням к родным…
– Денег, наверно, нет у людей.
– Наверно.
Заняли сиденья в конце салона. Было холодно – «пазик» еще не прогрелся. Пришлось глотнуть виски прямо из горла. Зажевали пирожками.
– Вкусные, – похвалил Илья, – жареные. Не люблю московские печеные.
– Да, особенно когда с мясом, а тесто сладкое. Отвратительно. А один раз, – оживился, стал вспоминать Роман, – приехала журналистка из Гамбурга. Со мной интервью делала. И пригласила в ресторан «Пушкин». Знаешь, на Тверском бульваре?
– Знаю. Дорогой, говорят, ужасно.
– Цены запредельные, – с удовольствием подтвердил Роман. – И я заказал окрошку. И ей посоветовал. Жарко было, думаю, окрошка – само то. Ну и приносят эту окрошку. Я хлебнул, и чуть не вырвало. Представь – сладчайший квас, без газа, без брожения, а в нем колбаса, огурцы…
Илья сморщился, прикрыл рот ладонью, замотал головой. Роман решил не досказывать.
Выехали за город, и водитель включил магнитофон. Из динамиков зазвучала песня группы «Золотое кольцо». Две старушки тут же стали подпевать:
Ты скажи, ты скажи,
Чо те надо, чо те надо,
Может, дам, может, дам,
Чо ты хо-о-шь…
Илья с Романом смотрели в окна. Там, вдалеке, синели ели, а вдоль дороги были или пустоши, или торчали хилые голые деревца. Лежал сероватый снег, и не верилось, что здесь бывает солнечно, весело, растет трава, цветут цветы… Роману тошно стало смотреть, отвернулся. Кольнуло раскаяние, что уехал из дома, так глупо тратит выходные. И ведь не отдохнет к понедельнику… Достал из бокового кармашка сумки свой старый блокнот, стал листать.
Этот блокнот всегда помогал ему коротать время в очередях в детской поликлинике, во время длительной поездки в метро, на скучных литературных вечерах. Он путешествовал взглядом по страницам, вспоминал людей, чьи номера телефонов были когда-то торопливо записаны, но так и не понадобились, читал цитаты или собственные мысли, наверняка казавшиеся, когда фиксировал, очень важными и глубокими, но так, за редким исключением, не вошедшие ни в повести, ни в рассказы… Вообще, он замечал, что записанное на бумаге быстро отмирает в душе, а то, что остается в голове, не дает покоя годами и в итоге прорывается в текст.
Но читать запечатленное в блокноте было интересно. Интересно и как-то по-особенному грустно – словно возвращаешься в хорошее, невозвратное прошлое.
«Все, кто отпустил бороду, начинал со щетины.
Познать мир на современном уровне.
Цепляясь за ниточку сознания.
Ее мягкий журчащий голосок раздражал сильнее бормашины.
При виде счастливого человека всем стало скучно (А. Чехов).
Враги человека – его домашние (из Еванг.).
“Стреляться не с кем! Не с кем стреляться!” – провопил он и выстрелил сам в себя.
Побочки любви.
Хоть гирше та инше (укр. посл.).
Заговоривший человек должен быть выслушан.
Свиная щетинка на голове.
Неконтролируемое сочувствие.
Посмотри на Париж с Монмартра. Это же груда костей!»
Роман остановился на последней записи, вспоминая, его ли это собственная мысль или цитата. Скорее всего, цитата, но почему тогда не указан источник?.. Сам он однажды побывал в Париже – получил такую своеобразную премию за свою прозу: поездку в Париж на пять дней. И, глядя на город со смотровой площадки на Монмартре, вполне мог подумать, что здания – почти все белые, из известняка, – напоминают старые, выбеленные солнцем, запыленные ветром кости. Но, может, не подумал, а услышал это от стоявших рядом, тоже премированных поездкой, молодых писателей-острословов. Или вычитал где-нибудь у Перрюшо, у Мопассана, Селина, Гюисманса… Вот вставит куда-нибудь в повесть, а бдительный критик обнаружит и раструбит: «Это он украл! Ай-ай-ай!» А мысль-то хорошая, точная…
