Дело было совсем и не в никотине, который — якобы — успокаивает и укрепляет расшатанную нервную систему. Просто Макс, обдумывая нечто важное, любил крутить-вертеть между пальцами, время от времени перебрасывая из одной ладони в другую, какой-нибудь мелкий продолговатый предмет. Крутил, вертел, перебрасывал и был почему-то искренне уверен, что это нехитрое действо эффективно помогает-способствует мыслительному процессу. У каждого из нас, собственно говоря, свои личные причуды…. Так вот, когда Максим курил, то он — прежде, чем предаться раздумьям — всегда доставал из кармана (рубашки, пиджака или же штанов), зажигалку и начинал её активно вертеть-крутить. Да и сигаретная пачка вполне годилась для этих благородных целей…. Но с куревом было покончено — раз и навсегда. И чем же теперь, крутя и перебрасывая, стимулировать серые извилины капризного головного мозга? Портмоне? Несподручно. Да и кредитные карты (как, впрочем, и мелкие монеты), могут случайно выпасть. Ключи на брелке? Не вариант. Мобильный телефон? Можно, находясь в мыслительной запарке, случайно нажать на какую-нибудь «не ту» кнопку…
«У меня же есть «пропускная» бляха», — вспомнил Максим. — «Вполне даже подходящий — по форме и размерам — предмет…».
Он сунул ладонь в карман черной накидки (Зорро, как-никак), но вместо овального жетона «с рассерженной кошкой» нашарил там непонятный продолговатый предмет.
«Бляха, наверное, находится в другом кармане», — решил Макс. — «А что же это такое? Ах, да. Индикатор, засекающий всякую подсматривающую и подслушивающую аппаратуру, вручённый мне в Барселоне — сразу после подписания Контракта — предусмотрительным доном Раулем, мол: — «На всякий случай…». Вот, и пригодился…».
Дальше он пошёл, размеренно вертя в пальцах индикатор. Даже несколько раз — чисто машинально — перещёлкнул крохотный серебристый тумблер. А потом случайно перевёл взгляд на прибор и остолбенел: в правом верхнем углу коробочки заговорщицки тлела-подмигивала ярко-красная лампочка.
«Это что же такое творится?», — заструились в голове тревожные мысли. — «Кто-то закрепил на моей карнавальной одежде «жучка»? Кто же это у нас такой шустрый, а? Неужели — донья Розана? Ай-яй-яй, такая, казалось бы, приличная женщина…. Или же здесь что-то другое? Надо срочно проверить…».
Минут двенадцать-пятнадцать непринуждённо поперемещавшись в самых различных направлениях, (и поглядывая на свой приборчик сугубо исподтишка), он подытожил: — «Получается, что хитрая «шпионская» аппаратура закреплена в стойках уличных фонарей. Под каждым из них огонёк индикатора становится прямо-таки кроваво-рубиновым, а по мере удаления от фонарей — заметно розовеет. Но и только, так как фонари тут понатыканы везде и всюду. Плотное такое наблюдение. А также и «прослушка»…. Мол, какая ещё «прослушка», когда вокруг царит сплошной шум, гам и кавардак? Во-первых, отдельные фонари (и тёмно-синие скамейки под ними), расположены в стороне от основных карнавальных народных масс. А, во-вторых, утром и днём, когда уставший народ будет отсыпаться, на городских улицах установится тишина. Да и на приморской набережной…. Интересно, кого же это они здесь так старательно выслеживают, пасут и отлавливают? Заинтриговали, право слово…. Предупредить Мегре о «колпаке»? Чтобы длинным языком без меры не трепал? Уже, наверное, поздно. Тот его разговор с «доминошной» девушкой, скорее всего, запеленговали. Ну, и ладно, пусть будет — как будет. Тем более что я уже догадался — с большой степенью уверенности — о содержании данного разговора…. Кстати, о сеньоре Луисе Романо. Сегодня при встрече у памятника Себастьяну дель Коно он был подчёркнуто немногословен. Знает о «колпаке»? Вряд ли. Скорее всего, осторожность — характерная черта всех одиноких карибских волков…. Ладно, на сегодня с серьёзными делами покончено. Объявляется перерыв. Будем, что называется, беззаботно отдыхать и веселиться…».
Макс отправился на набережную Сан-Анхелино (за крайнюю левую бронзовую пушку), и окунулся в карнавальную жизнь по полной и расширенной программе. Попил пива. Причём, не только мексиканского, но и австралийского, и шотландского. С аппетитом съел порцию асадо «по-аргентински», приготовленного «из седла» годовалого гуанако. Немного потанцевал и пофлиртовал с молоденькими стройными девушками, скрывавшими свои лица за самыми различными масками. Продегустировал местные виноградные и фруктовые вина. Принял участие в торжественном и организованном кормлении котов и кошек, сновавших везде и всюду, всякими и разными вкусностями. Спел пару-тройку песен в ближайшем пляжном караоке. Вновь потанцевал и пофлиртовал с девушками. Попробовал жаркое из игуаны (половину отдал прожорливым котам). Переключился — под светлое немецкое пиво — на изысканные деликатесы из морепродуктов. Снова потанцевал и пофлиртовал…
А потом неожиданно, как это всегда и происходит на тропических карнавалах, наступил рассвет. Вернее, ворвался.
В тропиках всё происходит быстро и резко: рождение, взросление, любовь, революции, смерть, приход угольно-чёрной и влажной ночи, наступление нового дня. Тропическая диалектика такая, мол, вперёд и вверх, не раздумывая…
Сперва куда-то пропала ярко-жёлтая круглая Луна. Потом начали дружно, словно бы по чьей-то строгой команде, тускнеть, таять и исчезать звёзды. Последним, как и полагается капитану, «небесный мостик» покинул величественный и непревзойдённый Южный Крест. Вокруг заметно посветлело. Со стороны моря всё стало однородно-бирюзовым.
Максим стоял на чёрной прибрежной гальке и сомневался: — «Море, море, море…. Или уже небо? Точно, небо…. А, может, всё-таки, море? Ничего не понимаю…. Сейчас море и небо — совершенно-одинакового нежно-бирюзового цвета. Линия горизонта полностью отсутствует, благодаря чему небо и море сливаются в нечто Единое, Неразделимое и Неразгаданное. Обалдеть и не встать, короче говоря…».
На восточном краю неба торжественно зажглась-затрепетала тоненькая нежно-розовая нитка зари, которая — прямо на глазах — начала неуклонно расширяться, разбрасывая по краям радостное алое сияние.
Вскоре из-за горизонта уверенно выглянул-высунулся оранжево-жёлтый солнечный диск.
— Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы, — раздался сзади знакомый мужской голос. — И вот уже нежно-бирюзовое море было безжалостно разлучено с голубовато-бирюзовым небом — будто бы кто-то Всесильный торопливо провел по прекрасному художественному полотну тупым ножом, оставляя где-то в немыслимой дали грубый шрам — линию далёкого горизонта. Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось. Родился — безжалостный в своей грядущей жаре — новый тропический день…
— Однако, — обернувшись, недоверчиво улыбнулся Макс. — Да ты, комиссар, самый натуральный поэт. Не ожидал, право…. Может, и сочинительством балуешься на досуге?
— Так, только самую малость.
— Стихи? Проза? Драматургия? Сценарии?
— Всего понемногу…
Сеньор Кастильо, небрежно опиравшийся на свою белую прогулочную тросточку, выглядел на удивление благостным, просветлённым и умиротворённым.
Вообще-то, Максим планировал устроить толстощёкому коллеге небольшую, но действенную обструкцию. То бишь, вволю подуться, отвечая на вопросы невпопад и ухмыляясь — при этом — самым загадочным и таинственным образом. Чтобы неповадно было вести закулисные переговоры. Но этот неожиданный монолог — про превратности здешнего тропического рассвета — несколько выбил его из колеи. Как, впрочем, и задумчиво-лучистые глаза собеседника.
