Эх, калинка!!!..
Крови всё больше. Она остаётся везде, где пробегают Машины пальцы. Кричу, она не слышит. Что же такое творится?!
Весь этот адский кавардак завершил его вдохновитель, Ваня. Неумело поцеловав Соню в щеку, он схватил свой рюкзачок, расстегнул молнию и выхватил оттуда…
Как же я недоглядел…
Ваня выхватил из рюкзачка сложенный вчетверо холст. Если бы я знал, что он его с собой таскает…
Сначала мой сынок бухнулся на одно колено, как бы преподнося холст Соне. Та сделала реверанс, ещё не понимая, что перед ней.
– Ваня! – крикнул я, подал какой-то нелепый запрещающий знак и шагнул в их сторону.
Он даже не повернулся. Развернул холст и принялся размахивать им, как тореадор красным платком. Всё замелькало передо мной. Голая женщина в нефти, Соня с синяком, Мария-Летиция-Женевьева с окровавленными руками…
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ваня бросил холст на пол, вскочил на стул, расстегнул штаны и давай писать.
Струя попадает точно в тело нефтяной «Венеры».
Музыки больше нет. Только струя о ткань.
Неужели обязательно устраивать такую расхуяку…
Последние капли упали в полной тишине.
За моей спиной Маша чиркнула зажигалкой. Затянулась.
– O, putan!!! Кровь!
Все обернулись на её визг. Маша уставилась на свои руки и грохнулась в обморок.
Я мысленно благодарю высшие силы, духов этого дома, кого угодно за предоставленную передышку. Что же мне сказать? Как объяснить?..
Маша быстро очухалась. Она совсем не ударилась, когда упала. Просто повалилась со стула на диван. Я создаю излишнюю суету. Сажусь, встаю, справляюсь о Машином состоянии. Не нужно ли воды? Ах, не нужно… Пауза затягивается.
– Вань, зачем ты на картину написал?..
– Я люблю тебя! – Ваня обхватил Соню. – И тебя, – стиснул Машу. – И папу! – обнял меня. – Я люблю вас всех! Я хочу раствориться в вашем мире! Хочу поделиться собой с вашим миром!
– И что… обязательно писать? – Я ищу тряпку, чтобы вытереть с пола. Никак не могу найти. Где же тряпка, где тряпка?..
– Чего ты тычешься по углам? – Это Соня.
– Тряпку ищу…
Соня протягивает пачку салфеток.
– А как ещё раствориться в мире? – спрашивает Ваня.
Раствориться в мире… Резонно… А как ещё? Только так… Поссать на этот мир… Тру картину, пол… Ну давайте уже… не молчите…
Соня будто слышит мои мысли:
– Теперь понятно, откуда рама…
– Вань, пойди руки помой, – говорю, бросая скомканные салфетки в огонь.
– Соня, я сейчас вернусь.
Я рассказал всё, как было. Сёстры выслушали внимательно. Ваня часто перебивал, если ему казалось, что я недостаточно точен. Например, попытка опустить подробности с умирающим Сазоновым провалилась.
– Я увидел, как машина – бах! – в столб! – Ваня в лицах показал аварию. – Я заглянул – дядя лежит. – Ваня изобразил уткнувшегося в руль Сазонова. – А рядом она. – Ваня любовно погладил ещё влажный холст.
– А почему вы нам об этом сразу не сказали? – наконец задала главный вопрос Маша.
– Мы… мы… мы решили пока подержать её у себя.
– Пока ваш папа лежит в нашей могиле! – выкрикнул Ваня и захохотал. Оказывается, ему не чужда практическая жилка.
В начале нашего знакомства с сёстрами пострадавшей стороной выглядели мы с Ваней. Теперь козыри уравнялись. Отец-одиночка с сыном-инвалидом оказались не такими уж непорочными.
Соня усмехнулась:
– Резонный ход… Но картина не наша. Она оплачена. Отец вёз её заказчику. Я знаю кому.
– В принципе… мы готовы её вернуть… – Я не слишком уверен в своих словах, смотрю на Ваню.
– Мне жалко! – решительно заявляет он. – Она моя мать, я её люблю!
– Вань, не болтай ерунды, какая она тебе мать. Чужая женщина, тем более нарисованная!
– Не отдам!
– Ладно, потом обсудим. А пока, может, воздухом подышим? Покажете место преступления, – предложила Маша.
Своевременная идея.
На улице темно. В небе луна, похожая на засохший кусочек сыра с забытого бутерброда…
– Какой воздух! Влажный, морозный! – Маша крутится, вдыхая полной грудью.
Я спотыкаюсь обо что-то, чуть не падаю…
– Чёрт! Что это такое на самом ходу валяется… – Под ногами вижу вилы. – Кто тут вилы бросил… – Прислоняю их к стене дома.
Спускаемся в овраг, отделяющий посёлок от дороги. Луч фонаря выхватывает груды белых пакетов с мусором, корпуса старых радиоприёмников и телевизоров, белые коробки холодильников.
– Это ужасно, почему у вас так относятся к природе… – всхлипнула Маша.
– Когда тебе нравится, ты говоришь «у нас», а когда не нравится – «у вас», – поддела сестру Соня.
Мне неловко, как будто я сам весь этот мусор сюда приволок.
– Неужели здесь нет специального контейнера? – переживает Маша.
– Есть, но большинству лень до него тащиться, и они сюда бросают. Тут пруды были, целый каскад, с кувшинками, ещё от дворянской усадьбы остались. Мы в детстве на плоту катались. А когда земля подорожала – пруды осушили, продать хотели, но никто не купил…
– Машенька за экологию очень переживает, – разъяснила Соня глубокое сестринское расстройство. – Она даже батарейки здесь не выкидывает, а отвозит к себе во Францию, где есть специальные пункты утилизации батареек.
– А что?! Батарейки – жуткое зло для природы! У вас, то есть у нас, короче, в России, нигде нет пунктов их утилизации. Раньше в Москве был один, я туда батарейки возила, но потом оказалось, что они их заново упаковывают и продают как новые. Не умеете вы экологично жить!
– А как это – экологично жить? – спросил Ваня.
– Природу не засорять, гармонично жить вместе с природой и всё такое… – попыталась объяснить Маша.
– А можно экологично умереть? – продолжил расспросы Ваня.
– Конечно, можно. Я, например, хочу, чтобы меня похоронили, а не сжигали, когда я умру.
– Мы маму и другого папу сожгли. Почему ты хочешь, чтобы тебя похоронили?
– Если меня просто закопают, то со временем я превращусь в нефть и буду полезна людям.
– А почему ты превратишься в нефть?
– Нефть – это ведь просто сгнившие живые организмы, умершие миллионы лет назад. У каждого есть выбор, стать нефтью или не стать.
– Я хочу стать нефтью! – потребовал Ваня. – Как на картине! Папа, похорони меня, как Машу, ладно?
– Ладно, ладно. Ты всех нас переживёшь, – отшучиваюсь я.
