Но тут он как раз ошибся. Через два месяца, выйдя из лечебницы, куда поместил ее брат, Соня позвонила. Она благодарила его за все, что он для нее сделал, плакала, вспоминая Валерию, просила встретиться с ней. Он твердо знал, что не надо этого делать, но Соня настаивала… Встретились.
Соня была почему-то уверена, что Валерия оставила Шурика ей в наследство. Кроме сросшихся бровей и алкоголизма, с которым она боролась с переменным успехом, у нее были маленькие цепкие ручки, страстная натура и маленький сын от первого брака. И Шурик ей был очень нужен. Для выживания, как она считала.
58
Незадолго до тридцатилетия Шурик совершил неприятнейшее открытие: как-то утром он брился в ванной комнате, поглядывая в зеркало, чтобы удостовериться, что бритва снимает ровно и не остается никаких пропущенных волосков. И вдруг заметил, что за ним следит из зеркала незнакомый ему мужчина, немолодой, довольно мордастый, с намечающимся вторым подбородком и мятыми подглазьями. Было мгновение какого-то ужасного неузнавания себя, отчуждения от привычного существования и нелепое чувство, что тот, в зеркале, самостоятельное существо, а он, бреющийся Шурик, его отражение. Он стряхнул с себя наваждение, но не мог больше вернуться к себе, прежнему.
Это открытие своего нового облика он переживал почти по-женски. Тридцать лет – и что? Рутинная работа, все одно и то же, научно-технический перевод, заботы о маме и еще целая куча обязательств, которые не то что он брал на себя, а они были на него возложены: Матильда… Светлана… Валерия… Мария… Сонька… Впрочем, Мария уехала, Валерия умерла… Их, пожалуй, не хватает, если говорить честно. Но была скучная уверенность, что возникнут еще какие-то люди, которые будут от него зависеть, и никогда у него не заведется своя собственная жизнь, как у Женьки, как у Гии.
Да и что такое «собственная жизнь»? Чего-то хотеть, достигать… Сам же он ровным счетом ничего не достиг. А хотел чего-нибудь? Нет, и не хотел! – ответил сам себе Шурик на строгий вопрос. Женька Розенцвейг хотел – и защитил диссертацию, женился, развелся, еще раз женился. Двое детей… Впрочем, тоже ничего хорошего: несчастная Аллочка, в шесть утра молочная кухня, каждодневная работа – что-то лакокрасочное, акриловое – с восьми до пяти, всю неделю по команде Инны Васильевны, а в воскресенье на свидание к Катеньке, под огненно-страдальческие взгляды брошенной Аллы. Нет, ничего хорошего.
Вот Гия – молодец! Стал тренером почти на весь мир знаменитым, ездит по всему Союзу на молодежные соревнования, даже в Венгрию ездил. Девочки-красавицы ходят вокруг него стаями. Весело живет Гия. Но тоже растолстел и пьет много, хотя и тренер… Но очень уж суетливая у него жизнь…
Потом Шурик вдруг сообразил, что давно не видел Гию, а Женю не встречал чуть ли не год, – а новых друзей, кроме этих двух, у него не завелось. Зато было множество приятельниц – по всем редакциям.
Вот день рождения, тридцатилетие, мама спрашивает, как будем отмечать… Позвать домой Женю с Гией, Светлана притащится – страшно подумать. А то еще Сонька приедет – Светлана Соньке глаз выбьет и в окошко выбросится, а Сонька напьется и снова уйдет в запой… Как было тогда на похоронах Валерии…
А хорошо было бы позвать на день рождения только мужчин. И не домой, а куда-нибудь в ресторан. Типа «Арагви»… Сонька про день рождения и не вспомнит. А вот как от Светочки вывернуться?
Светочка была чума жизни. Скрыть от нее ничего нельзя. Она проникала во все поры, все выясняла, следила за каждым шагом… и постоянно грозила самоубийством. За годы их знакомства у нее было три суицидных попытки, если не считать мелких, скорее декоративных, движений в сторону подоконника, – чтобы Шурик держался в форме и не расслаблялся.
«Скажу, что буду в мужской компании», – решил Шурик и тут же представил себе, как, выходя из ресторана, увидит проходящую сбоку по тротуару стройную Светочку. Она не подойдет, а только внимательно посмотрит на него и на его друзей и, отвернув голову, пройдет мимо…
Между тем Вера долго сочиняла Шурику такой подарок, чтобы был памятным и элегантным. В антикварном магазине она нашла замечательный кожаный альбом с металлическим замком. Он был темно-синей кожи, этот альбомчик… Но чего-то недоставало. Подумав, Вера Александровна заказала портнихе из театральной мастерской темно-синее платье. Очень простое платье, совсем ничего особенного, но все – и обшлага рукавов, и воротник – отделано тонким кантом из темно-синей кожи! Точно в цвет альбомчику. Весь замысел – именно в безукоризненности исполнения. Про альбомчик Вера Шурику, конечно, ничего не говорила – отбирала и вклеивала Шуриковы фотографии от рождения до текущего момента исключительно в его отсутствие, а вот с платьем ему досталось: возил трижды Веру в мастерские и два раза в Театр на Таганке, где завпост обещал кусочек синей кожи…
После таких приготовлений стало очевидно, что сначала день рождения придется отметить дома – для мамы: попросить Ирину Владимировну все приготовить, пригласить двух маминых подруг, обычно приезжавших на ее дни рождения, пожилую армянскую пару, купившую квартиру покойного Мармелада и заместившую старую дружбу новой, и, конечно, притащится пара бывших девочек, которые все еще пасутся возле Веры. И Светочку можно было бы сюда присоединить для полноты картины… А Сонька не придет, забудет. А уж назавтра с ребятами в ресторан…
По установившемуся в последние годы укладу Ирина Владимировна проводила в Москве сентябрь, налаживала московскую жизнь и уезжала домой к холодам, – у нее в доме было водяное отопление, и она, перенесшая множество разнообразных лишений и испытаний, более Страшного суда боялась за свои ржавые трубы…
Неделю перед Шуриковым юбилеем Ирина провела в счастливом угаре: ее природная щедрость, задавленная изнурительной пожизненной бедностью, расцвела пышным цветом. Шурик заведовал в доме деньгами и выдавал их Ирине на покупки по мере надобности, без ограничений. И тут надобности человека, едва сводившего всю жизнь копейку с копейкой, возросли тысячекратно: она уходила рано утром и приходила с закрытием магазинов, приволакивая набитые сумки. Годы были не изобильные, продукты «выбрасывали» в продажу, выстраивались очереди, но при известных навыках можно было хорошо отовариться. После смерти Валерии продовольственные заказы закончились. Но, похоже, Ирина тоже имела «охотничьи» дарования… Вера, глядя на эту продовольственную вакханалию, робко спрашивала, зачем так много.
– Тридцать лет – это дата! – гордо вздергивала головой Ирина, и никто с ней не спорил. Шурик переглядывался с матерью – оба понимали, что у Ирины Владимировны сейчас свой собственный праздник и значительная роль.
Формальное домашнее торжество, скромное и тихое, обещало превратиться в грандиозный пир… Ирина готовилась к своему звездному часу. Вера чувствовала себя неважно, у нее поднялось давление, и она накануне торжества легла в своей комнате и прикрыла дверь. В большой комнате Шурик составил столы, Ирина вытащила посуду, которую не доставали со смерти Елизаветы Ивановны: стопки тарелок трех размеров, салатницы, вазочки, хренницы и огромное блюдо, рассчитанное, кажется, на кабана…
