Дети Эфрусси рассеяны по миру. Элизабет по-прежнему в Альпах — хотя теперь она живет в Швейцарии, в Асконе, — и приезжает, когда может, с сыновьями в Вену. Анна изо всех сил заботится о них. Игги проектирует одежду для круизов в Голливуде. А Гизеле с семьей пришлось уехать из Мадрида в Мексику из-за разразившейся в Испании гражданской войны.
В 1938 году Эмми исполнилось пятьдесят восемь. Она все еще очень хороша собой. Жизнь в Вене стала беспорядочной, зато в доме она как будто замерла. Восемь слуг идеально справляются с механизмом застывшего дворца. Ничего не происходит, — только в столовой накрывают стол к часу дня, а потом к ужину, к восьми. На этот раз за столом не появляется Рудольф. Он вечно где-то пропадает, дома его почти не видно.
Виктору семьдесят восемь лет, и он выглядит точь-в-точь как его отец в этом возрасте — и как кузен Шарль на портрете, помещенном рядом с некрологом. Я пытаюсь представить себе Шарля в старости, когда черты его лица укрупнились: особенно великолепен семейный нос Эфрусси. Я смотрю на фотографию Виктора, на его аккуратно подстриженную бороду и вдруг понимаю, что он очень похож на моего отца, каким он стал сейчас, и задумываюсь: а много ли пройдет лет, прежде чем я сам сделаюсь их копией?
Виктор встревожен, он каждый день прочитывает несколько газет. У него есть все основания для тревоги. На протяжении многих лет Германия открыто давила на австрийских национал-социалистов и тайно финансировала их. И вот теперь Гитлер требовал, чтобы австрийский канцлер Шушниг выпустил членов нацистской партии из тюрьмы и допустил их в правительство. Шушниг уступил. Давление слишком возросло, он уже устал сопротивляться. Он решил провести 13 марта плебисцит по вопросу о независимости Австрии от нацистского Рейха.
Десятого марта, когда Виктор идет в Винер-клуб на Кертнерштрассе, чтобы пообедать с друзьями-евреями (нужно выйти из дома, повернуть налево, пройти 460 метров влево), день тонет в кольцах дыма и в спорах о том, что творится вокруг. Знание истории нисколько не помогает Виктору.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Вена, Кевечеш, Танбридж-Уэллс, Вена (1938–1947)
«Идеальное место для шествий масс»
Десятое марта 1938 года. На плебисцит возлагают большие надежды. Накануне вечером в Инсбруке австрийский канцлер произнес пламенную речь, вспоминая клич старинного тирольского героя: «Люди! Час пробил!» Стояла великолепная зимняя погода, небо было ясным и безоблачным. С грузовиков разбрасывали листовки, всюду висели плакаты с решительным «Ja!». «С Шушнигом — за свободную Австрию!» На стенах и тротуарах были нарисованы белой краской кресты Отечественного фронта. На улицах собрались толпы, колонны молодежи скандировали: «Да здравствует Шушниг! Да здравствует свобода!» И «Красно-бело-красный — до самой смерти!» «Израэлитише культусгемайнде» (ИКГ) удалось собрать для этой кампании огромные деньги — пятьсот тысяч шиллингов (восемьдесят тысяч нынешних долларов): планировавшийся плебисцит был бастионом для венских евреев.
В пятницу, 11 марта, еще до рассвета, начальник венской полиции разбудил Шушнига: на границе с Германией наблюдается передислокация войск. Поезда встали. Стояло очередное ясное, солнечное утро. Это был последний день Австрии — день ультиматума Берлина. Вена отчаянно пыталась понять, собирается ли Лондон, или Париж, или Рим поддержать Австрию, которой Германия выставила еще более жесткие требования: сместить канцлера и поставить на его место прогитлеровского министра Артура фон Зейсс-Инкварта.
Одиннадцатого марта ИКГ ассигнует на кампанию Шушнига еще триста тысяч шиллингов. По слухам, армейские колонны уже перешли границу. Поговаривают, что плебисцит могут отложить.
Радио (огромный английский приемник, коричневый и нарядный, с круговой шкалой с названиями мировых столиц) стоит в библиотеке, и Виктор с Эмми проводят весь день там, ловя новости. Даже Рудольф слушает вместе с ними. В половине пятого Анна приносит Виктору чай в стакане и фарфоровое блюдце с ломтиком лимона и сахаром, а Эмми — чай по-английски и голубую мейсенскую шкатулку с таблетками от сердца. Рудольфу — кофе: ему девятнадцать, и он все делает наоборот. Анна ставит поднос на библиотечный стол с книжной подставкой. В семь часов «Радио Вена» объявляет, что плебисцит откладывается, а через несколько минут сообщает об отставке всех министров, кроме Зейсс-Инкварта, симпатизирующего нацистам. Он остается в должности министра внутренних дел.
Без десяти восемь по радио выступает Шушниг: «Австрийцы и австрийки! Сегодняшний день поставил нас перед очень серьезным, перед решающим выбором… Правительство Рейха предъявило ультиматум федеральному президенту, чтобы он назначил канцлером кандидата, указанного правительством Рейха… иначе… германские войска немедленно, сей же час, перейдут нашу границу… Поскольку даже в этот священный час мы не желаем проливать германскую кровь, мы отдали армии приказ: в случае, если вторжение действительно произойдет, отступить, не оказывая существенного сопротивления, и ждать решений, которые будут приняты в течение следующих нескольких часов. А теперь я расстаюсь с австрийским народом и прощаюсь с вами по-немецки и от всей души желаю: да защитит Господь Австрию». Gott schütze Österreich. А затем звучит музыка: Gott erhalte
[72]
, — мотив бывшего государственного гимна.
И возникло ощущение, будто щелкнули переключателем. По улицам потекли ручейки шума, с Шоттенгассе послышались голоса. Люди выкрикивали: «Ein Volk, ein Reich, ein Führer» и «Heil Hitler, Sieg Heil»
[73]
. А еще они кричали: «Juden verrecken!» — «Конец Иуде! Смерть евреям!»
Движется поток коричневорубашечников. Такси гудят в рожки, на улицах появляются вооруженные люди, и почему-то у полицейских уже нарукавные повязки со свастиками. По Рингу — мимо дома, мимо университета, к Ратуше — проносятся грузовики. И на грузовиках намалеваны свастики, и на трамваях тоже свастики, а еще на трамваях висят молодые мужчины и мальчишки, они кричат и машут руками.
И кто-то гасит свет в библиотеке — как будто, сидя в темноте, можно стать невидимкой, — но шум все равно проникает в дом, в комнату, в самые легкие. Внизу, на улице, кого-то бьют. Что же теперь делать? Сколько можно делать вид, будто ничего не происходит?
Кто-то из друзей, уложив чемодан, выходит на улицу, проталкивается через эти бурлящие, волнующиеся толпы восторженных граждан Вены, направляясь на вокзал Вестбанхоф. Поезд в Прагу отходит в 23.15, но уже к девяти он набит битком. По вагонам шныряют люди в форме и вытаскивают людей на перрон.
К 23.15 нацистские флаги уже развеваются на парапетах правительственных зданий. В половине первого ночи президент Вильгельм Миклас признает новый кабинет министров. В 1.08 Клаузнер объявляет с балкона «с великим волнением в этот торжественный час о том, что Австрия свободна, что в Австрии одержали победу национал-социалисты».
