Владимир Ильич почувствовал отвращение к Марксу. Бородатый немец, ученый, талмудист и начетчик, забавлявшийся в молодости стишками, посвященными сатане, гений прогрессивного человечества, конечно же, не знал народа, а знал лишь свой кабинет. Его бы сюда, в эту гущу, бородатой мордой и ткнуть – как бы он тогда запел? А он бы к нам и не поехал. Россию Карл ненавидел всеми фибрами души. Называл жандармом Европы. А я вот приехал к этому жандарму чаи гонять…
Я хочу воздвигнуть высокий трон
На большой гранитной скале,
Окруженный безумием,
Которым правит лишь страх…
Ведь это ранний Маркс! Он к тому же еще и графоман. Писатель он. Поэт и романтик. Как же мы все влипли!..
– Выходим? – спросила Наденька дрожащим голосом.
– Выходят глупости и недоразумения. А мы лишь рассуждаем. Нам некуда спешить, – ответил Владимир Ильич смутным каламбуром, который не рассмешил, а озадачил.
Звериным чутьем социально опасного человека он понял, что на вокзале проходят своеобразные пробы. Поезд был набит политическими эмигрантами из Европы, и каждого из них скорая на расправу солдатня готова была сделать своим вождем. Но это еще полдела. Хуже будет, если этого вождя она растерзает от избытка чувств. Растерзанный вождь пролетариата, погибший при первом шаге на святой русской земле… Славненькая перспектива! Инесса тоже сидит в этом поезде. У нее с Надюшей прекрасные отношения. Их обеих пощадят, как старушек. А Раскольников свою старушку не пощадил! Снасиловал, подлец!..
Духовой оркестр, невидимый и фальшивый, за-играл «Марсельезу» как мог. Толпа вынесла на руках первого добровольца, рискнувшего выйти из вагона. Кто это был? Ленин не различил. Котелок свалился на землю, пальто затрещало по швам… Церетели, Чернов? Или они вернулись раньше?
Бледного от ужаса революционера начали качать на руках.
Ленину показалось, что вышедший был в оцепенении от народной любви. Значит, пробы не задались.
– Если закрыть глаза, то можно представить, что ты в гамаке на даче , – пробормотал Радек, который, как и Ильич, не рискнул выйти наружу.
– Агитация и пропаганда творят историю, – невнимательно заметил Ленин.
– А по-моему, это какой-то выброс космической энергии…
Так он еще и космист!.. Радек, ну избавь меня от своей глупости!
– Так отрекся царь или нет? – спросил Ленин.
– Эти думают, что отрекся, – предположил Радек. – Иначе не было бы такого энтузиазма.
– А на самом деле?..
– На самом деле… Выйдем в город и узнаем.
А обессиленный от любви эмигрант все качался на народных руках, как щепка. Его в бессознательном виде, с улыбкой ребенка и стеклом в глазах, как у поломанной куклы, унесли на площадь. На перроне сделалось немного свободнее.
– Выходим, – прошептал Ленин синими губами.
Интеллигентный, гладкий, с небольшим саквояжем в руках, он вступил на перрон нелюбимой Родины.
Поначалу никто не обратил на него должного внимания. Быстрым шагом он пошел к вокзалу. Не оглядываясь на жену, будто боялся спугнуть свое инкогнито. Как у невидимки, у него оказался шанс пройти незамеченным и небитым.
– Ты кто? – спросил его требовательно солдат со свекольным бантом на груди.
– Демократ, – неопределенно объяснил Ильич.
– Это же товарищ Мартов!.. – закричал кто-то в толпе, и десятки рук потянулись к нему.
Ленин пытался что-то объяснить, но понял – это бесполезно. Как может щепка уцелеть в народном море? Только отдаться на волю волн. Краем глаза он увидал, что всеобщая истерика не коснулась Радека и жены, что он своей жертвой отвел от них кипяток обожания.
– Любит все-таки народ Владимира Ильича! – сказал Радек со скрытой завистью.
– Володя как никогда популярен, – с тревогой произнесла Надежда Константиновна. – Но я боюсь, его уронят.
– Главное, чтоб он сам себя не уронил, – заметил Карл.
– А ведь при царе было лучше, – сказала Крупская.
В ее голове возникли отчего-то ворота шлюза, которые удерживали бурную воду. Водой был народ, шлюзом – царская охранка, спасавшая пейзаж от затопления. Другое дело, что переборщили. Вода, лишенная движения, начала гнить, и сам шлюз, проржавев, выпустил на простор не здоровую воду, а перебродившее сусло.
– Нужно отбить Володю, – пробормотала жена.
– Это вряд ли возможно. Разве что частями… Когда устанут, они сами его отпустят.
Оба поспешили на площадь, туда, куда лился серый дождевой поток революционного паводка, несшего Ленина на себе.
На площади перед вокзалом стоял броневик, служивший возвышением для приехавших революционеров. На нем кричал что-то незнакомый оратор, сжимая кулаки и грозя ими весеннему воздуху столицы. Его пытались слушать, но от общего восторженного смятения никто ничего не понимал.
Толпа принесла на броневик Ленина, и он с трудом взобрался на башню, оттеснив героя предыдущих десяти минут, который тяжело дышал и был бледен.
– Можете ничего им не говорить. Они все равно не слышат, – пробормотал неизвестный революционер, слезая с башни.
– Но вы все-таки говорили…
– Ошибаетесь. Я только рот открывал.
– И вас не били?
– А за что? При такой организации митинга главное – это жестикуляция. Машите руками, танцуйте «Яблочко»… Эффект будет тот же.
Он осторожно спустился на мостовую и пропал в толпе.
Владимир Ильич с ужасом оглядел площадь. С высоты она казалась неглубоким озером. А точнее, небольшим деревенским прудом, в котором плавали гуси и купались чумазые крестьянские дети. Несколько сот человек. Может, тысяча. На вокзале она представлялась грозной силой. Но здесь, в пространстве большого города, люди напоминали груду черных семечек. Несколько извозчиков стояли у самого тротуара и с интересом смотрели на броневик и на взволнованного профессора, который ничего не мог сказать по определению – а студентам и не надо.
Для Ленина это явилось совершенно новым опытом. До этого он выступал пару раз в уездном суде в качестве адвоката и много раз – на партийных съездах и конференциях, но там все было по-другому. Чтобы перекричать оратора от меньшевиков, нужно было просто напрячь голосовые связки. Здесь же, на открытом воздухе, никак не приспособленном для устных дефиниций, одних голосовых связок оказалось мало. Русская революция ничем не вооружена технически, – подумал Ильич. Где усилители звука? Хоть бы рупор дали, сволочи!
– Дорогие товарищи депутаты! Рабочие, солдаты, ремесленники и крестьяне…
Есть ли здесь крестьяне? – подумалось ему. – Да нет, откуда им быть? Они ведь, поди, сеют по весне… А мироеды? Хорошее слово – «мироед»! Как это я забыл о нем?..
