Приезд в Гельсингфорс государя вместе с министром двора смешал карты и породил панику. Зачем приехал? С инспекцией? Генерал-губернатор предложил Николаю свою резиденцию, но государь отверг ее, предполагая поселиться в обычной гостинице, чтобы соблюсти конфиденциальность. И выбрал по-чему-то «Socie 1 te 2 » , у которой на всякий случай поставили несколько жандармов. Они не могли обеспечить безопасности, но от всех других мер защиты Николай Александрович решительно отказался, чтобы не привлекать к себе внимания. Его остриженная борода делала его моложе, и если бы можно было закрасить седину, то государь напоминал бы гимназиста, который никак не может сдать выпускные экзамены. Наместник подумал, что за царским экспромтом стоит сенсация, но какая именно – не знал.
Был конец марта. Днем светило солнце, а вечером налетала ледяная крупа, обращавшая весну в бегство. Пустые заснеженные улицы без извозчиков и автомоторов напоминали деревню. Каменные низкорослые дома жались друг к другу, пытаясь согреться. Подсвеченный электрическими фонарями «Socie 1 te 2 » выглядел айсбергом в ледяной пустыне.
Государь не спал уже несколько ночей и курил одну папиросу за другой. Фредерикс, которому ничего толком не объяснили, лишь вздыхал. Из адъютантов никого не взяли, и на всей поездке лежал тяжелый отблеск импровизации. Государыня оказалась права: ничего, кроме любовницы и амуров, в голову не лезло, потому что это было логично. Об обменом телеграммами с немцами знали только министры двора. Николай Александрович наказал старику купить ананасов, шампанского и бельгийского шоколаду с черной икрой в придачу. Девушки предпочитают лафит с апельсинами, – подумал про себя Фредерикс, но купил всё, что требовали.
Вечером 3 апреля скромные яства были выставлены на стол в гостиной. Николай Александрович то бросался к задрапированному окну, выглядывая на темную улицу, то садился возле разожженного камина и кидал в огонь переломленные спички. Он сильно волновался.
В дверь постучали. Граф Фредерикс открыл ее и обмер: в номер вошли три немецких генерала в полном обмундировании. Четвертым был… Боже мой!.. Кайзер в позолоченной парадной каске. Они возьмут его в плен! – пронеслось в голове у старика.
– Мальчишка! – грозно пропел Вильгельм, отдавая шинель военным. – Сосунок и молокосос!.. Предатель!..
Он говорил по-немецки.
С самого начала переговорщики оказались в неравном положении. Государь приехал в непривычном для себя штатском платье. Дорогая французская тройка (он надевал этот костюм второй раз в жизни) была слегка великовата. Бравый старик же явился перед ним в полной своей славе, от которой можно было залезть на стену. Чего ты вырядился, дядя? Кому светишь своим позументом? Охочей до скандалов прессе?
– Мальчишка! – повторил Вильгельм. – Я съем тебя без горчицы и соуса!
– Откройте нам вина, – прошептал государь Фредериксу.
Ему стало чуть-чуть смешно. Переговоры начались так, как он и думал, – с демарша престарелого кайзера. Все прогнозируемо и знакомо.
– У меня пятнадцать корпусов и ни одного труса!..
– А у меня – пятнадцать тру2сов и ни одного корпуса. Что из этого? – спросил Николай, щурясь.
– Я дойду до Царского Села и подниму над ним германский флаг!
Старик наслаждался своим вдохновением. Он не понимает юмора, – пронеслось в голове у Ники. – Старый никчемный идиот. Что его держит на этой земле? Гордыня и армия!..
В стену полетела пробка от шампанского, но струя полилась прямо в бокалы, не уронив на пол ни капельки, – Фредерикс знал свое дело. От этого выстрела кайзер вздрогнул и схватился за декоративный кинжал.
– Я заколю тебя!..
– Каску снимите, – предложил государь.
– Молчи, щенок! Эта каска – все, что у меня осталось!
– Я куплю вам другую. С русским орлом.
– Русский орел – это воробей! Его можно сбить обыкновенной рогаткой!
– Чего же за три года не сбили? – поинтересовался государь.
– Не было надобности. Я щадил твое самолюбие.
– Спасибо. Я всегда верил в вашу порядочность.
– А я – в твое легкомыслие!
– Мы оба оказались не совсем правы. Порядочность сильно постарела, а легкомыслие стало тяжелым, как мокрый песок.
– Что? – пробормотал полуглухой Вильгельм, напрягаясь и понимая речь только по шевелящимся губам. Последняя сентенция была для него сложна.
Он снял каску и вытер пот со лба.
Пригладил рукой на голове редкие седые волосы. Три генерала, не раздеваясь, смотрели на государя оловянными глазами памятников.
– Всех – в бараний рог! И тебя – в бараний рог! И его – в бараний рог, – произнес кайзер еле слышно и указал на графа.
– Я и так перекручен, – сказал Фредерикс. – Так что не стоит беспокоиться.
Он передал кайзеру бокал с шампанским.
– Зачем? – спросил Вильгельм.
– Будем пить за мир между двумя нашими домами, – предложил Николай Александрович.
– Я могу выпить только за полную победу…
– Конечно. За полную победу здравого смысла.
– Ты подпишешь капитуляцию, и в этом будет здравый смысл, – пробормотал Вильгельм, задыхаясь.
– Пожалуйста. Когда подписать?..
Кайзер вгляделся в Николая с тяжелым вниманием троюродного дяди. Юнец валял перед ним дурака. На сколько он меня младше? – подумал Вильгельм. – На десять лет? Да нет, на целую эпоху!.. В письмах русский царь называл его кузеном Вилли, и это было привычно для него. Но сейчас такое обращение было невозможно, поскольку в комнате находились чужие люди.
Государь повернулся к Фредериксу.
– Пишите под мою диктовку…
Вильгельм почувствовал растерянность. Мало того, что ему пришлось читать речь Ники по губам, но странная сговорчивость последнего могла таить в себе серьезные подводные камни.
– Ты чего это удумал, умник? – спросил он с подозрением.
– Вы же сами предложили капитуляцию. Я ее сейчас и продиктую…
– Но мы не оговорили условия…
– Без условий. Какие могут быть условия у полной капитуляции?..
Вильгельм в смущении посмотрел на одного из генералов. Тот кивнул, мол, вы всё поняли правильно. Свершилось!..
– Пишите, – сказал Николай Фредериксу и начал диктовать: – «Во имя блага наших народов и царствующих домов мы, Николай Второй, император всероссийский, и кайзер германский, король Прусский Вильгельм…»
– Второй, – подсказал старик, показав два пальца, чтобы было наглядней.
– «…договариваемся о полной демобилизации наших армий и отводе их за границы, сложившиеся в Европе на август 1914 года. Без предварительных условий. Без аннексий, контрибуций и репараций. А лишь по законам любви и уважения друг к дру-гу, заповеданных Господом нашим Иисусом Христом…»
