Он не сказал лишь одного: что гражданин Романов уперся и, сам перестав быть крупным помещиком, раздав имения и имущество, не позволяет того же сделать с церковью. Но это мы исправим. Когда не будет гражданина Романова.
– А сколько получаете вы, гражданин Ленин? – спросил тот же ровный голос.
Кто это спрашивает? Ильич напряг зрение и разглядел в толпе скрепчатого. Такие всё знают и соврать не дадут, умненькие.
– В рублях или марках? – решил пойти Ленин на обострение.
– Хоть в фунтах. Но сколько?
Это был любимый вопрос на любом митинге.
– В марках я не получаю ничего, – ответил с трудом Ильич. – Мое жалованье как председателя совета народных комиссаров составляет пятьсот рублей в месяц.
В толще слушателей кто-то недоверчиво свистнул.
– …И это в два раза меньше, чем получает, например, комендант Кремля, – Ленин решил сдать Малькова. Его не жалко, – почему-то подумал он. – Пользуюсь ли я этими деньгами? Практически нет. Я их отдаю обратно в казну. Кормят меня, извините за выражение, бесплатно в столовой совнаркома. Как тельца, которого готовят на убой…
– Чем кормят?
– Тем же, чем и вас.
– Врете!.. – не сдержался тот же голос.
– Не вру, – упрямо повторил Ленин, и это было правдой. – Каша, картошка, тушеная капуста. И мясо. Последнее – не более двух раз в неделю.
– А царь что жрет?
– Царю мы оставили его поваров и кухню. А жалованье положим не более, чем коменданту Кремля… И это – вопрос принципиальный. Иначе чем мы, коммунисты, отличаемся от капиталистов и помещиков?..
Это была самая живая часть разговора. Слушатели размякли, подобрели, и можно было брать быка за рога.
– Для чего, собственно говоря, мы, большевики, делали революцию? Для осуществления рая на земле? Нет. Мы делали революцию для создания государства нового типа… Точнее, для полной его отмены как формы эксплуатации человека человеком…
Ильич сел на своего любимого конька – упразднение всякой власти, включая диктатуру пролетариата. Встречаясь недавно с князем Кропоткиным, которого после этой встречи выселили в Александровскую слободу на 101-й километр от Москвы, Ленин понял, что в русском анархизме есть здоровый элемент общественного творчества. Скрещенный с марксизмом, он должен был дать крепкий морозоустойчивый плод. Сравнительно недавно в свет вышла книга «Государство и революция», которая посеяла в рядах большевиков скорбное недоумение, что бывает у постели смертельно больного человека. Все подумали: Ильич то ли бредит, то ли вступает в область нематериального бытия, а это еще хуже. Пройдет сто лет, но и тогда злополучная книга будет оставаться великой тайной. Ее лучше забыть и совсем не брать в руки, иначе спрыгнешь с ума.
У комиссара Батулина в это время сильно подвело живот. Он ел сегодня лишь суп из жареных корок черного хлеба. Звучит дико, но лишь для тех, кто никогда не пробовал это блюдо: корки жарятся на растительном масле и, опущенные в луковый отвар, дают вкус настоящего мяса. И вот они двинулись к печени, эти подлые корки, и грозили испортить комиссару долгожданную встречу с Ильичом. Узнав самое главное – сколько получают большевики и царь, Батулин бросился в сортир, который находился в коридорчике рядом с цехом.
У деревянных дверей стояла знакомая мадам Ройдман, опираясь на зонтик. Подслеповатые глаза экст-равагантной несушки были вперены в толпу и помост. Отсюда, издалека, она вряд ли слышала то, что говорил вождь.
– Это кто? – спросил она у Батулина. Голос ее был напряжен и подозрителен.
– Сами, что ли, не видите, мадмуазель-мадама?
– Я думала, он – крупнее…
– Издалека и гора – песчинка, – сказал комиссар, держась за живот. Только бы донести груз до нужника и не опростаться!..
– Вы можете доставить меня к трибуне? Я ничего не вижу…
– Нет. Потом. Не сейчас…
Батулин бросился со всех ног в сортир. Добрался до ямы, обделанной грязноватым металлом, присел на корточки и с удовольствием облегчился…
За это время митинг как-то быстро свернулся и истек. Сначала грянули аплодисменты и несколько криков «Да здравствует!..» Они были лишены экзальтации и делались скорее по партийному этикету. Потом наступил шум разбредающихся в разные стороны болельщиков: никто не проиграл и не выиграл, встреча привела к вялой ничье.
Батулин, выйдя из сортира, увидел, как скрепчатый удерживает людей возле деревянного помоста, не давая пройти вслед за Лениным.
– Не затопчите большевика насмерть! – кричал он, расставив руки, словно пугало. – Не создавайте давку, проявите воспитание!
Правильно делал. Наверное, из народной дружины. Сознательный товарищ…
Батулин пробрался ближе к помосту, вспомнив, что он тоже поставлен сюда, чтобы соблюсти порядок или что-нибудь другое полезное. В это время с улицы раздалось несколько хлопков. Как если бы бумажный пакет с лету раздавили сапогом. Батулин не придал этому значения и подумал, что так заводится мотор от автомашины. Но люди впереди неожиданно заволновались.
– Вождя убили!.. – истошно крикнул кто-то.
Скрепчатый в это время куда-то исчез. Толпа сбила плотину, бросилась вон из цеха, началась давка, кто-то заплакал и завыл…
Комиссара с оторванным рукавом вынесло на улицу. У машины ничком лежал Ильич. Рядом с ним на корточках сидел шофер, руки которого были испачканы в крови.
Рядом стонала какая-то женщина, но не мертвая.
– В меня попали! – причитала она. – Я ранена!..
Позже выяснилась ее фамилия – Попова. Она задержала Ильича у автомобиля, подняв вопрос о некачественном керосине. Он не горит и портит примус, особенно фитиль. Ленин вяло оправдывался как мог и обещал поднять качество нефтепродуктов на должную высоту. Выстрелы сразили обоих. Было не совсем понятно, кого случайно, а кого – намеренно. Формальная логика подсказывала, что могли стрелять и в Попову, но зацепили ненароком Ильича.
– Эта лярва и стреляла!.. – крикнул кто-то в толпе, имея в виду Попову.
Батулин заметил, что возле тел лежат врассыпную отстрелянные гильзы – штук восемь или десять.
В Ленина!.. Суки!.. Где они?..
Было около одиннадцати часов вечера. Комиссар выбежал на Серпуховскую улицу в помутненном состоянии ума. Такое состояние бывает у охотника, когда егеря подогнали к нему лютого зверя, а он, охотник, по выражению Льва Толстого, все просрал и изгадил.
Возле зажженных фонарей кружилась ночная мошкара. По тротуару и проезжей части бежали напуганные рабочие. Батулин тоже куда-то побежал, руководимый лишь классовым инстинктом, но никак не соображением логики. Пронесясь мимо Серпуховской стрелки, он увидел в тени дерев знакомую ему мадаму-несушку. Она стояла у липы, опершись на зонтик и близоруко пялясь в темноту. Классовый инстинкт у комиссара екнул, сорвался на фальцет…
