По обе стороны от камина стояло по низкому стулу с круглой спинкой, резными ножками и подлокотниками. Корделия подвинула один из них себе, не отрывая от пола, и уселась слева от туалетного столика. Кларисса разглядывала себя в зеркале, потом открыла баночку с ватными подушечками и принялась стирать тени для век и тушь. Тонкие полоски ваты полетели на отполированное красное дерево. Левый глаз, лишившись макияжа, уменьшился и стал почти безжизненным, так что Кларисса вдруг стала похожа на косого клоуна. Уставившись на чистое веко, она нахмурилась и произнесла:
– Похоже, вы получили большое удовольствие от вечера. Быть может, мне стоит вам напомнить, что вас наняли в качестве детектива, а не актрисы для развлечения гостей после ужина.
День выдался тяжелый, и у Корделии просто не осталось сил злиться.
– Быть может, если бы вы проявили честность и рассказали, зачем я здесь, ко мне не относились бы как к гостье. Частные детективы едва ли распевают песни за ужином, очень в этом сомневаюсь. Они, возможно, не захотели бы сидеть со мной за одним столом. Человек, который следит за всеми, едва ли может считаться приятным компаньоном.
– И какую пользу это могло бы принести? Если не будете с ними общаться, как собираетесь за ними следить? Кроме того, вы нравитесь мужчинам. Я видела, как на вас смотрят Айво и Саймон. Не притворяйтесь, что вы не замечали. Ненавижу такую сексуальную застенчивость!
– Я и не собиралась притворяться.
Теперь Кларисса взялась за огромную банку очищающего крема: она наносила его на лицо и шею и стирала резкими движениями при помощи ваты. Использованные ватные шарики летели в кучу мусора на туалетном столике. Корделия поймала себя на том, что изучает ее лицо так же внимательно, как и сама Кларисса. У нее были широко расставленные глаза и плотная матовая кожа почти без морщин. Скулы были широкими и плоскими, рот с пухлой нижней губой – слишком маленьким для красавицы. Но это было лицо, которое могло обретать привлекательность по желанию Клариссы, и даже сейчас, естественное, без макияжа, поздним вечером, оно сохраняло уверенное выражение и лучилось потаенной эксцентричной красотой.
Кларисса вдруг спросила:
– Что вы думаете об игре Саймона?
– Я не настолько хорошо в этом разбираюсь. Очевидно, что у него есть талант. – Корделия собиралась добавить, что, возможно, из него скорее выйдет успешный аккомпаниатор, чем самостоятельный исполнитель, но передумала. Она была абсолютно права: ей не хватало знаний и опыта, чтобы судить. И она чувствовала, что, как бы невежественна ни была, ее ответ сможет повлиять на какое-то решение.
– О, талант! Это так избито. Никто не будет вкладывать шесть тысяч фунтов или около того в обычный талант. Вопрос в том, хватит ли ему духу добиться успеха. Джордж думает, что нет, однако при этом говорит, что стоит дать ему шанс.
– Сэр Джордж знает его лучше, чем я.
Кларисса резко возразила:
– Но платит ведь не сэр Джордж? Я посоветуюсь с Эмброузом, но только после спектакля. До этого мне нельзя переживать. Вероятно, он обругает бедного юношу. Эмброуз такой перфекционист. Зато он разбирается в музыке. Он оценит его объективнее, чем Джордж. Если бы только Саймон выбрал струнный инструмент, он мог бы получить место в оркестре. Но фортепиано! И все же, полагаю, он всегда сможет работать аккомпаниатором.
Корделия хотела было заметить, что работа профессионального аккомпаниатора (весьма непростая, надо сказать) предполагала великолепную технику в сочетании с музыкальностью, но напомнила себе, что ее наняли не для консультаций по поводу карьеры Саймона. К тому же разговоры о Саймоне были только потерей времени. Поэтому она сказала:
– Думаю, нам следует обсудить полученные записки и планы на выходные, особенно на завтрашний день. Нам надо было поговорить об этом раньше.
– Я знаю, но со всеми этими репетициями и экскурсиями Эмброуза по замку у нас просто не хватило времени. В любом случае вы знаете, зачем вы здесь. Если придут еще какие-то письма, я не желаю их получать. Я не желаю их видеть… Я не желаю вообще о них знать. Мне совершенно необходимо спокойно пережить завтрашний день. Если я смогу вернуть себе уверенность как актриса, то справлюсь с чем угодно.
– Даже если узнаете, кто их написал?
– Да.
Корделия спросила:
– Сколько людей из присутствующих здесь знает о письмах?
Кларисса закончила снимать грим и принялась стирать лак с ногтей. Запах ацетона перебил аромат духов и макияжа.
– Толли знает. У меня нет секретов от Толли. Как бы там ни было, она находилась в моей гримерке, когда дворецкий приносил некоторые из них. Те, которые отправили почтой в театр. Полагаю, Айво знает. В Уэст-Энде ничего не происходит без его ведома. И Эмброуз. Он был со мной в гримерной во время спектакля «Герцог Кларенс», когда кто-то подсунул письмо под дверь. К тому времени как он его поднял и я распечатала письмо, злоумышленник, кем бы он ни был, ускользнул. Коридор был пуст. Но туда мог проникнуть кто угодно. Во время спектакля за кулисами кишели люди как в муравейнике, а Альберт Беттс часто прикладывался к бутылке и не всегда находился у дверей, когда это требовалось. Потом его уволили, но когда доставили послание, он еще работал. Разумеется, мой супруг тоже в курсе. Саймон – нет, если только Толли ему не проболталась. Но не знаю, с какой стати она стала бы это делать.
– А ваша кузина?
– Роума не знает, а если бы и знала, ей было бы все равно.
– Расскажите мне о мисс Лайл.
– Да рассказывать особенно нечего, а то, что мне известно, довольно скучно. Мы двоюродные сестры, но об этом вам уже рассказал Джордж. Обычная история. Мой отец удачно женился, а его младший брат сбежал с официанткой, бросил военную службу, запил и вообще пустил всю свою жизнь под откос, а потом стал ждать, когда папочка ему поможет. И он помог, по крайней мере в том, что касалось Роумы. Она всегда оставалась у нас, когда я была маленькой, особенно после того как умер дядя. Бедная маленькая сиротка Энни
[26]
. Хмурая, плохо одетая и вечно несчастная. Даже папочка не мог долго ее выносить. А ведь он был самым чудесным человеком на свете, я восхищалась им. А она была такой занудой и такой некрасивой, хуже, чем сейчас. Папочка был одним из тех людей, которые не выносят уродства, особенно в женщинах. Он ценил веселый характер, остроумие, красоту. Он просто не мог заставить себя смотреть на некрасивые лица.
Корделия подумала, что папочка, который, судя по рассказам Клариссы, был самовлюбленным притворщиком, должно быть, бо2льшую часть жизни провел с закрытыми глазами – правда, смотря что он считал уродством.
– И при этом она не испытывала ни грамма благодарности, – добавила Кларисса.
– А должна была?
Кларисса, похоже, почувствовала, что вопрос требует серьезных раздумий, и даже оторвалась от важного дела – подпиливания ногтей.
