Куизль покачал головой:
– Нет, господин, не догадываюсь.
– Тем лучше. В смерти священника пусть разбираются жители Альтенштадта, – секретарь снова почесал лоб. – А может, жирный пастор просто объелся?
– Нет, господин. Я думаю…
– Думать будешь над книгами, – перебил его Лехнер. – Я хочу, чтобы ты занимался исключительно грабителями в лесу. Исключительно, понимаешь? Это приказ. Городу нужны твои чутье и сила. Но не в Альтенштадте, а здесь, в Шонгау. Все остальное может подождать. Понял ты меня?
Куизль молчал.
– Я спрашиваю, понятно тебе?
Палач кивнул и без лишних слов вышел в темный коридор. За спиной его снова послышался скрип пера по пергаменту.
Лехнер поискал среди бумаг и осторожно достал письмо, которое спрятал там перед приходом палача. Еще раз бегло его просмотрел. Печать, похоже, подлинная. Да и человек, письмо доставивший, внушал доверие.
Секретарь поскреб кончиком пера по переносице. Глупец он будет, если пренебрежет просьбой столь могущественного человека, хотя о смысле полученного послания ему оставалось только догадываться. Вообще-то Лехнер собирался расспросить палача о смерти пастора Коппмейера. Но посланник недвусмысленно намекнул, что дальнейшие расспросы об этом случае нежелательны. Подкрепляя свое требование, он оставил весьма неплохую сумму денег. Лехнер сунул руку в ящик стола и перебрал монеты. Полновесные и прохладные. На них можно будет подремонтировать город, особенно герцогский замок, который был в ужасающем состоянии. И если палач не будет высовываться, то незнакомец в обозримом будущем обещал еще денег…
И все же Лехнера снедало любопытство. Что за интересы преследовал в Альтенштадте столь могущественный человек, если даже палач мог помешать ему своим любопытством? Что ж, Лехнер сам расследует это дело, а Куизля нужно пока занять чем-нибудь другим. Он усмехнулся. Мысль, что палач в скором времени будет гонять жирных советников, как ищеек, была просто восхитительной. Ради одного только этого стоило немножко приврать.
Бенедикта нетерпеливо дожидалась перед трактиром «У золотой звезды», расположенным возле городского амбара. Ее конь, гнедой лоснящийся жеребец, беспокойно взбрыкивал. Когда торговка увидела Симона, тонкие губы ее растянулись в улыбке.
– Может, вам все же лучше добираться пешком, чем на лошади, лекарь? – спросила она.
Симон на своей лошади и вправду являл собой довольно жалкое зрелище. За весь короткий путь от берега эта скотина его два раза чуть не сбросила. Пока ему удалось ее взнуздать, Валли несколько раз укусила юношу за руку. По лицу Симона струился пот, шляпа с кокетливыми перьями сидела теперь набекрень. Он даже один раз поскользнулся в сарае, так что на сюртуке теперь красовалось желто-коричневое пятно. Несмотря на это, лекарь попытался улыбнуться.
– Валли – лошадь с тяжелым нравом, – ответил он; строптивая скотина тем временем снова пыталась встать на дыбы и грызла уздечку. – А мне как раз нравятся своенравные девушки.
Бенедикта улыбнулась:
– Похвально. Но, быть может, лошадке просто недостает женского разговора.
Она соскочила с коня и стала медленно приближаться к фыркающей кобыле. Подойдя к ней вплотную, потрепала лошадь за гриву, притянула к себе ее голову и что-то прошептала на ухо. Животное сразу же успокоилось, прекратило всхрапывать и затихло.
– Как… как вам это удалось? – спросил Симон, не веря своим глазам.
– Un secret des femmes. Женская тайна.
Бенедикта улыбнулась и снова вскочила в седло.
– Пора отправляться, – сказала она. – Иначе нам не добраться до Штайнгадена до наступления темноты. И без того уже полдень.
Они выехали через Речные ворота и двинулись в сторону Пайтинга. Снегопад усилился, и Симон едва мог разглядеть дорогу перед собой. При этом он полагался на почти заметенные колеи, которые оставили на снегу повозки. Временами по пути встречались редкие прохожие или воловьи упряжки. Затем дорога стала отлого подниматься вверх, и, когда дома Пайтинга скрылись из виду, путники остались совершенно одни. Все вокруг погрузилось в тишину – снег поглощал малейший шум.
Редкие деревушки, мимо которых они проезжали, выглядели негостеприимно. Окна и двери были заперты, и лишь изредка в щели между ставнями пробивался свет, или из-за угла нерешительно выглядывал ребенок. Через равные промежутки путники проезжали маленькие замерзшие пруды, и из камышей в зимнее небо с криком взмывали утки. Симон вздрагивал с каждым новым криком. Ему вспомнилась банда грабителей, бесчинствующих по округе.
Бенедикта рядом с ним напевала себе под нос незатейливую французскую песенку.
Belle qui tiens ma vie, captive dans tes yeux…
[6]
Прислушавшись к ее голосу, Симон почувствовал, как на сердце заметно потеплело. Он не понимал и половины слов, но одно только звучание чужого языка пробуждало в нем тягу к дальним странствиям. Пфаффенвинкель казался ему до невозможности закоснелым и сонным. Все здесь пропитала слепая вера в Бога. Все словно замерло во времени. Вот в Париже, да, там знали толк в жизни! Симон слышал, что театры и портные там встречались на каждом углу, от всех пахло духами из лаванды и незабудок, а в Сорбонне обучали лучших врачей Европы!
Он настолько погрузился в размышления, что грабителей увидел, когда до них оставалось всего несколько шагов.
Сквозь снеговую завесу Симон разглядел на краю дороги три силуэта. Двое из них опирались на длинные, на скорую руку вырезанные дубины, у третьего на поясе висела сабля. Потом лекарь заметил еще и четвертого. Он сидел в зарослях и целился в путников из мушкета, лениво оперев его о корень дерева. Выглядели все четверо истощенными. Лица у них осунулись, с косматых бород свисали маленькие сосульки. Одеяния их состояли из рваных сюртуков и грязных солдатских плащей, и от сапог остались одни лохмотья.
– Кто это у нас тут? – спросил человек с саблей и лукаво ухмыльнулся. Он, судя по всему, был главным. – Прелестная дама и ее кавалер, совсем одни. Да еще так роскошно одеты!
Он изобразил подобие поклона, остальные разразились дружным хохотом. Симон между тем проклинал свой щегольской наряд. Здесь, в лесу, он выглядел, должно быть, как фазан во время брачных игр.
– Что ж, смилостивьтесь над бедными грешниками. Война сыграла с нами злую шутку, и мы не можем позволить себе такие же одеяния, – сказал он, так и не разогнувшись, и просительно поднял левую руку. Правая поигрывала рукоятью сабли.
Симон заметил, как один из разбойников окинул взглядом Бенедикту и облизнул губы. А грабитель с мушкетом оценивающе разглядывал дорогой плащ Симона. Во взгляде его лекарь уловил что-то от дикого зверя, алчного и бесчувственного – в нем не было ничего человеческого. Симон раскрыл рот в попытке заговорить, чтобы защитить свою спутницу, пусть не оружием, но хотя бы словом. Однако из горла его вырвался лишь неразборчивый хрип. Он знал: эти люди ограбят их и зарежут, как телят. Но прежде один за другим надругаются над Бенедиктой. Лекарь полез в карман плаща за острым стилетом, который всегда носил при себе вместе с несколькими другими медицинскими принадлежностями. Только вот что он сделает с этим ножом против четверых вооруженных грабителей? Кроме того, Валли под ним начала беспокойно топтаться. Долго он старую клячу удерживать не сможет.
