— Юрий, привет, — крикнул он вахтеру, — как мать себя чувствует?
И он протанцевал внутрь на своих аккуратных маленьких ножках.
Тотчас подхватило стрельца буйным вихрем и понесло по воздуху так шибко, что с головы шапка свалилась. “Эй, Шмат-разум! Постой на минутку, моя шапка свалилась”. — “Поздно, сударь, хватился! Твоя шапка теперь за пять тысяч верст назади”. Города и деревни, реки и леса так и мелькают перед глазами…
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Мешковатые костюмы-двойки — не самый подходящий выбор наряда для властителей дум; и все же именно таковыми в идеале полагалось быть аппаратчикам, правившим Советским Союзом в бо-е. Ленинское государство сделало ставку на то же, на что двадцатью пятью веками раньше ставил Платон, высказывая предположение, что просвещенные умы, обладающие абсолютной властью, будут служить народу лучше, нежели презренные политиканы республик. На бумаге СССР и был республикой, по сути — огромной многонациональной федерацией республик, и его конституции (их было несколько) гарантировали его гражданам всевозможные гражданские права. Но на деле советская система относилась к понятию прав глубоко отрицательно, если понимать под ними какие-либо намеки на то, что 200 миллионам мужчин, женщин и детей, населяющим Советский Союз, следует независимо сосредоточиться на 2оо миллионах разных направлений, в которых все они будут вести поиски счастья. Это было общество с единой программой счастья, которую провозгласили научной, а следовательно — как сообщили народу, — столь же неоспоримой, сколь земное тяготение. Истоки этой программы лежали в важнейшем открытии, которое можно было приравнять к торжественному обнародованию единой логической системы истории человечества. Затем в нее были внесены уточнения, она была систематизирлвана, упрощена и, наконец, сведена к набору набитых в голову принципов, причем все это — без какого-либо ущерба для ее полноты и значимости.
Для ее выполнения те, в кого вложили необходимые знания, были уполномочены действовать напрямую, без ограничений, налагаемых законами или какими-либо моральными устоями былых времен. Так, наряду с номинальными государственными и общественными структурами и существовали партия, иерархия которой затмевала все прочие иерархии, а организационная схема отражала подлинную нервную систему страны. На каждом заводе, в каждом армейском подразделении, на каждом факультете вуза, в каждом горсовете был свой партком, сотрудниками которого были люди, на бумаге не всегда превосходящие по должности солдат, профессоров, заведующих или функционеров, среди которых они работали, но которые, по сути, обладали неограниченной властью направлять, подталкивать, дезориентировать, угрожать, вмешиваться, отменять. На самом верху эта система была явной. Президиум, управлявший Советским Союзом, не был кабинетом министров. Это был Президиум ЦК КПСС — это была вотчина Первого секретаря, вождя, главного среди властителей дум СССР. Иногда Первый секретарь являлся одновременно Председателем Совета министров СССР, иногда нет. Это было не так уж важно. Номинальная должность предсовмина была второстепенной ролью, симпатичной побрякушкой, висящей на шее у настоящей власти.
Обычным аппаратчикам, разумеется, не разрешалось философствовать в свободное время по собственному починуИдеологический курс устанавливали наверху и спускали вниз в форме решений съездов и газетных передовиц — “партийную линию” требовалось лишь воплощать в жизнь. Но, возвращаясь к властителям дум, аппаратчикам, даже тем, кто занимал низшие должности, многое оставляли на их собственное усмотрение; вернее, они обязаны были импровизировать. Им приходилось принимать бесконечные, быстрые, неоспоримые решения о судьбе стоящих перед ними людей. Теория у них в головах была всеобщей по своему распространению; всеобщей полагалось быть и их компетенции. Они действовали во имя будущего человечества, которое им предстояло построить, став сейчас, в настоящем, специалистами по человеческой природе. В этом смысле даже самые безжалостные из них работали с людьми в профессиональном смысле. Они выступали в качестве двигателей прогресса, устроителей, цензоров, соблазнителей, искателей талантов, комиков, психологов, судей, палачей, вдохновленных ораторов, воспитателей, а время от времени даже политиков — представителей народа, донося до внимания центра заботы своих избирателей. Их власти намеренно была придана эта черта: она должна была быть неограниченной, должна была обладать весом всего начинания, за ней стоящего, в каких бы непредвиденных ситуациях эти царьки ни оказались. При Сталине был период, когда их начали заменять органы безопасности, но Хрущев восстановил верховенство аппарата. Для мешковатых костюмов имелась и другая причина. Прежде, в бурные времена, на заре ленинского государства, партийные деятели обозначали свою власть, используя прямую символику силы. Они носили кожаные куртки и кавалерийские шинели, держали револьверы на виду. Позже, в сталинские времена, партийные стали одеваться скромно и строго — почти по-военному. Сам Сталин предпочитал простые гимнастерки без знаков различия; в самом конце жизни, когда его превозносили как стратегического гения Великой Отечественной, он полюбил носить разукрашенную форму пряничного генералиссимуса. Теперь же, наоборот, символику использовали подчеркнуто гражданскую, управленческую. Костюм партийного работника 60-х годов заявлял о том, что его владелец — не солдат, не милиционер. Он — человек, который может отдавать приказы солдатам и милиционерам. Властители дум снова обосновались наверху.
Однако советский эксперимент столкнулся с точно теми же трудностями, что встретили на своем пути почитатели Платона еще в V веке до н. э., когда попытались сформировать философские монархии для Сиракуз и Македонии. Тут требовалось правление вооруженной до зубов добродетели — точнее, в случае ленинизма, не совсем добродетели, но некого ее аналога, намеренно выведенного за рамки этики, жестокого в сознании собственной правоты. Мудрость следовало поместить туда, где она сможет быть безжалостной. Однако, стоило такую систему создать, как качества, необходимые для того, чтобы преуспеть в ней, стали куда ближе к безжалостности, чем к мудрости. Старые большевики, составлявшие ленинское ядро, и присоединившиеся к ним социалисты вроде Троцкого часто были людьми высокообразованными, знавшими несколько европейских языков, поднаторевшими в схоластических традициях марксизма; эти качества они сохраняли даже тогда, когда убивали, лгали, мучили и наводили страх. Это были специалисты по общественным наукам, которые считали, что принципы требуют от них вести себя подобно бандитам. Но их преемники-выдвиженцы, которые пришли им на смену в ЦК в 30-e, — не были ни величайшими альтруистами советского общества, ни наиболее принципиальными его гражданами, ни наиболее щепетильными. Они были наиболее честолюбивыми, властными, склонными к манипулированию, корыстолюбивыми, лицемерными — люди, чья приверженность большевистским идеям была неотделима от сопутствующей им власти. Постепенно их верность идеям становилась орудием все в большей и большей степени, все более и более определялась тем, что эти идеи могли позволить им ухватить обеими руками. На партийных встречах в верхах начиная с 30-х годов царило отчаянное сквернословие; это было вызвано стремлением показать, что теперь у руля стоят люди практические, люди от сохи — и к тому же настоящие русские, а не эти сомнительные читатели Бальзака с непонятными иностранными фамилиями. Матерщина по ходу собраний стала традиционным явлением — кисейным барышням тут было не место.
