— Все равно могут за нами, — шепчет Нэрриш. — Пошли.
Через рощицу, затем, осторожно — на взлетное поле. Восстал острый серп луны. В костяном свете рядом драпают обезьяны, свесив руки до земли. Переход нервный. Тут все — идеальные мишени, никакого укрытия, кроме самолетов, с бреющего обращенных в мощи, так и не тронулись с места: заржавленные стрингеры, обгорелая краска, закрылки вогнаны в землю. К югу тлеют огоньки прежнего комплекса люфтваффе. По дороге на дальнем краю летного поля то и дело урчат грузовики. В казармах поют, а где-то еще — радио. Вечерние вести невесть откуль. Из такого далека, что не только слов, но и языка не разобрать, один старательный бубнеж: новости, Ленитроп, случаются без тебя…
По дегтебетону они добираются к дороге и приседают в дренажной канаве — прислушиваются, кто ездит. Вдруг слева зажигаются желтые огни ВПП — их двойная цепь тянется к морю, яркость пару-тройку раз подскакивает, пока не успокаивается.
— Кого-то ждут, — догадывается Ленитроп.
— Скорее провожают, — рявкает Нэрриш. — Давайте быстрее.
Опять в сосняках, идя по накатанной грунтовке к Испытательному Стенду VII, они начинают подбирать отбившихся девчонок и шимпанзе. Их обволакивает хвойный аромат: кромки дороги все усыпаны старыми иголками. Ниже по склону возникают огни: деревья редеют, и взору является площадка испытательного стенда. Монтажный корпус — в высоту футов сотню, звезды загораживает. Меж открытыми раздвижными дверьми — высокая яркая полоса, свет убегает наружу. Нэрриш хватает Ленитропа за руку.
— Вроде машина майора. И двигатель не выключен. — К тому же — куча прожекторов на заборах, поверху оплетенных колючкой, а вдобавок повсюду бродит чуть ли не дивизия охранников.
— Кажись, пришли, — Ленитроп несколько нервничает.
— Ш-ш. — Гул самолета, одномоторный истребитель кругом заходит на посадку, держась пониже, ближе к соснам. — Времени мало. — Нэрриш собирает остальных и раздает указания. Девушкам — заходить с фронта, петь, плясать, адски клеить изголодавшихся по бабью варваров. Отто попробует вырубить автомобиль, Хафтунг всех соберет и приготовит к рандеву с рыбацкой лодкой.
— Сиськи-письки, — ворчат девушки, — сиськи-жопки. Вот и все, на что мы тут годны.
— Ай, заткнитесь, — рычит на них Г. М. Б. Хафтунг — такова его обычная манера в обращении с прислугой.
— Между тем, — продолжает Нэрриш, — мы с Ленитропом идем за Шпрингером. Когда найдем его, попробуем вынудить их к пальбе. Это вам сигнал — бегите как подорванные.
— Ох, куда ж без пальбы-то, — грит Ленитроп, — вдоба-авок, может, вот чего? — Его только что блистательно осенило: липовые «коктейли Молотова», усовершенствованный старый трюк Зойре Обломма. Он берет бутылку водки, тычет в нее и скалится.
— Да эта дрянь же почти не горит.
— А они подумают, что тут бензин, — начинает ощипывать страусиные перья с костюма ближайшей хористки. — И вы только представьте, как надежно при этом будет нам.
— Феликс, — обращается к тубисту кларнетист, — мы во что с тобой впутались? — Феликс жует банан и живет мгновеньем. Немного погодя он откочевывает в леса вместе с остальными оркестрантами, и оттуда слышно, как они бродят кругами, дудя и поблеивая друг дружке. Хильда и Ленитроп изготовляют Фальшивые Фугаски, остальные девчонки свалили, цыц-унд-арш
[304]
, вниз по склону.
— Чтоб угроза была правдоподобной, — шепчет Нэрриш, — нам понадобятся спички. У кого есть?
— Негу.
— У меня тоже.
— Черт, в зажигалке кремень стерся.
— Kot, — всплескивает руками Нэрриш, — Kot, — убредает в леса, где сталкивается с Феликсом и его тубой. — У вас тоже нет спичек.
— У меня есть «зиппо», — отвечает Феликс, — и две «Короны Короны» из клуба американских офицеров в…
Минуту спустя Нэрриш и Ленитроп, каждый прикрыв ладонью уголек лучших гаванских, бормотушат, аки два кота из мультика, к Испытательному Стенду VII, за пояса заткнуты зажигательные бомбы из водочных пазырей, а за ними на морском бризе трепещут страусиные перья фитилей. План таков: с другой стороны испытательного стенда вскарабкаться на песчаную насыпь, поросшую низким кустарником и увенчанную соснами, и штурмовать Монтажный Корпус с тылу.
Наш Нэрриш тут наводчик был, прицел он целил свой. В Ракетный Полдень каждый день и смерть, и пир горой… Вот только Нэрришу в свое время как-то удалось избежать почти всех этих радостей.
Фактически не бывало такого, чтобы двое подбирались к некоему священному Центру хуже экипированными — со времен Чичерина и Ажакыпа Кулана, что потащились через пески на Север, дабы обрести свой Киргизский Свет. А это зазор лет в десять. Сообщает сему времяпрепровождению ту же уязвимость к рекордсменам, что и бейсбол — вид спорта, столь же оплетенный паутинами белых намеков на зловещее.
Подкрад К Священному Центру вскоре станет Зональным развлечением номер один. Благоухающий расцвет уже почти настал. Скоро на поле вывалит больше чемпионов, знатоков, чародеев всех чинов и мастей, нежели за всю прежнюю историю игры. Всем предприятием, если оно честное и благородное, будет управлять солнце. Гауссова кривая нормального распределения вылезет грыжей в сторону отменного. И таких поддавал, как наши Нэрриш и Ленитроп, к тому времени уж изведут на корню.
Ленитроп, как отмечалось, по крайней мере с эпохи «Анубиса» уже тончает, рассеивается. «Личная плотность, — это Курт Монтауген в своем пенемюндском кабинете, что всего в нескольких шагах отсель, излагает Закон, который однажды получит его имя, — прямо пропорциональна временной пропускной способности».
«Временная пропускная способность» — это ширина полосы пропускания твоего настоящего, твоего сейчас. Это уже знакомая «At», рассматриваемая как зависимая переменная. Чем больше живешь прошлым и будущим, тем выше твоя пропускная способность, тем плотнее у тебя персона. Но чем уже у тебя ощущение Сейчас, тем ты хилее. Может и до того дойти, что с трудом припомнишь, что делал пять минут назад или даже — как теперь Ленитроп — что делаешь здесь, у подножья этой колоссальной изогнутой насыпи…
— Э, — раззявив рот, он оборачивается к Нэрришу, — что мы тут…
— Что мы тут что?
— Что?
— Вы сказали: «Что мы тут…», потом замолчали.
— Ой. Черт, и впрямь — чего это я?
Что же до Нэрриша, он слишком нацелен на дело. Этот великий Эллипс он всегда видел так, как ему видеть и полагалось, — и никак иначе. Грета Эрдман, напротив, наблюдала здесь ржавых кардиналов, что кланялись, в точности как и прежде, поджидаючи, лица под капюшонами, гладкими обтекателями Ничто… всякий раз, когда Танатц обрушивал свой хлыст на ее кожу, ее забирало, влекло к новому проницанью в Центр: с каждым хлестом чуть глубже… пока однажды, знает она, ей не откроется тот первый проблеск, и впредь будет лишь абсолютная тяга, господствующая мишень… щ-щ-щ-щелк козлы водонапорных башен цвета костного угля в вышине, склоненные к великому ободу, видимые над деревьями в свете блеклом и синюшнофиолетовом, как закаты в Пенемюнде при зябкой медленной погоде, пригодной для запуска… долгий взгляд с гребня какой-нибудь нижнеземельной дамбы в небо, текущее до того ровно и до желтизны буро, что солнце за ним может быть где угодно, а кресты вращающихся ветряных мельниц могут оказаться мазками спиц самого ужасного Ездока — Ленитропова Ездока, двух его взрывов в вышине, его целестиального циклиста…
