«Неприятности из-за каких-то кошек?! — вполне справедливо мог бы рассуждать Дэн в свои неполные четырнадцать лет. — Побойтесь Бога! Я и любой мой ровесник можем изнасиловать, а потом убить первую попавшуюся девчонку, а покажется нам мало — и двух, и трех! Или сначала убить, а насиловать уже мертвых. И нам по мудрым российским законам ничего за это не будет! Разве что пышнобедрая тетя с большими звездами на погонах погрозит пальцем: “Больше не шалите, малыши!” Так если закон позволяет мне безнаказанно убивать людей, как встречных, так и поперечных, и вообще всех, кого мне только заблагорассудится, то ответьте, положа руку на сердце: какие могут быть возражения против моих шалостей с кошками?!» И, уперев руки в боки и нагло усмехаясь прямо в лицо своей сводной сестры, Дэн возразил в ответ на стенания Оксаны:
— Подумаешь, стоило так орать. Я просто типа пошутил…
Возможно, Дэн и вправду был способен рассуждать и даже рассуждал здраво. Но при этом он не принимал во внимание некоторых особенностей менталитета столичных жителей. Тысячи и тысячи их сограждан, искалеченных, зарезанных, застреленных, задушенных, замученных, сожженных заживо, съеденных каннибалами и растерзанных бродячими собаками на улицах города-героя Москвы, — для них лишь отвлеченные цифры статистики и воспринимаются ими с равнодушием, удивляющим как социологов с политологами, так и психологов с психиатрами. Но если какой-нибудь злодей и изверг в ответ на нечаянный укус покалечит, а то и убьет доброго двортерьера Шарика или лохматую очаровашку Жучку, негодующие москвичи выйдут на демонстрацию протеста с красочными плакатами и транспарантами, запикетируют суд, требуя сурового наказания для преступника, а затем обязательно добьются установки бронзового памятника безвременно погибшему другу или подруге человека. Да что москвичи! А жители второй нашей столицы? Разве они не установили бронзовый памятник Чижику, который на вопрос: «Чижик-пыжик, где ты был?» — неизменно отвечал: «На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове». Водка, как это часто бывает, оказалась паленой, кружением головы последствия возлияний не ограничились, и летальный исход воплотился в бронзу… Вот так, Чижику, загубленному метиловым спиртом, поставили памятник. А как почтили память сотен тысяч россиян, уморенных представителями среднего и малого криминального бизнеса точно таким же способом? Где монумент погибшему от белой горячки крепко выпивающему россиянину или памятник неизвестному умеренно пьющему гражданину России, польстившемуся на дешевую ядовитую бормотуху? Нет ни того, ни другого! И не будет! А памятники Шарику, Жучке и Чижику стояли, стоят и будут стоять вечно как символы двух столичных менталитетов в рамках одного российского либерально-гуманистического проекта! И Юлия, горячая поклонница либерального гуманизма, жила и постоянно боролась под лозунгом «Животнолюбивые идеи — в жизнь!» Этих-то обстоятельств и не учел Дэн, позволив себе беззаботно и гадостно усмехаться. Он знал либеральный гуманизм с хорошей для него стороны, теперь ему предстояло узнать его с плохой…
Увидев своего обидчика, погубителя всего кошачьего семейства, и узрев его мерзкую ухмылку, Юлия бережно опустила ларец с обугленными останками Клеопатры на ступеньку, затем мгновенно схватила орудие Оксаниного поломойного производства и, вся в саже и противопожарной пене, со шваброй наперевес, с яростным визгом ринулась на Дэна. Со стороны это, наверное, напоминало лихую атаку Дон Кихота Ламанчского на ветряную мельницу. Только Дон Кихот был женского рода, пеший и «африканского происхождения». А Дэн, хоть и махал руками, словно ветряк крыльями, отразить атаку Ламанчской фурии, как его механический прототип, не сумел и получил шваброй сначала по скуле, потом по спине, далее по пятой точке. Сам характер этих ранений свидетельствовал о позорном бегстве юного живодера. Преследуемый разъяренной черной Немезидой, он улепетывал во все лопатки, путая следы. Затерялся в коридорах и переходах особняка и в конце концов затаился в маминой спальне под кроватью, с наливающимся здоровенным синяком под глазом. А Юлия все носилась по особняку в поисках кошкоубивца и то истерически рыдала, то, потрясая шваброй, разражалась страшными угрозами в его адрес. Она ворвалась в комнату Дэна и принялась там крушить компьютеры и наиновейшую электронику, которой интересовался разносторонне развитый ребенок. Разгромив электронно-компьютерную студию Дэна, мстительница переместилась в будуар мачехи. Не обнаружив изверга и там, она в ярости стала лупить шваброй по изящному туалетному столику мадам Никандровой. Флаконы с дорогими французскими духами разлетались вдребезги, чудодейственные мази и притирания разноцветными пятнами залепили стены будуара и антикварное венецианское зеркало, перед которым Нелли обычно наводила красоту. Впрочем, и зеркало неукротимая преследовательница напоследок безжалостно разнесла на мелкие сверкающие кусочки, разлетевшиеся по гламурным будуарным закоулкам. Удушливый запах французских, индийских, арабских, тайских и прочих благовоний распространился по всему особняку. Нелли безуспешно пыталась воззвать к помутившемуся разуму падчерицы, призывала ее к спокойствию, но миротворство вела на расстоянии, боясь получить под горячую руку шваброй по лбу.
Охранники, прибежавшие на шум, топтались в нерешительности, опасаясь вступать в конфликт с любимой дочкой шефа, а хозяйка медлила и не отдавала им приказа приступить к ликвидации, потому что в эпицентре этой вакханалии осатаневшая падчерица с таким ожесточением орудовала шваброй, сметая все вокруг, что напоминала берсеркера, объевшегося грибами. Кстати, берсеркерами называли выдающихся древнескандинавских воинов. Перед сражением они употребляли в пищу ядовитые грибы, отчего испытывали такой подъем боевого духа, что от них шарахались в страхе даже их боевые соратники, а враги, увидев берсеркера с пеной на губах и вытаращенными бешеными глазами, просто разбегались в разные стороны. Берсеркера можно было убить, но разоружить и взять в плен — никогда! Вот и Юлия выглядела так, будто только что съела целое ведро мухоморов и поганок, и все понимали, что она скорее бесстрашно падет в бою, вся израненная, чем отдаст свою швабру. Нелли же были не нужны осложнения в отношениях с мужем, очень любившим свою безбашенную дочурку, но и терпеть дальше ее закидоны не было никакой возможности. Она подозвала к себе Новикова и приказала обезоружить мятежницу, действуя при этом решительно, но осторожно.
Олег Валерьевич оглядел свое воинство: трех охранников, трусливо прятавшихся друг за друга. Каждый с радостью готов был уступить другому честь осуществления миротворческой миссии. Бедолаги прекрасно понимали, что находятся между могущественной Сциллой и мстительной Харибдой, а одна из этих монстров — не царица, так царевна — на них обязательно наедет. Будешь мягким, пушистым и деликатным — рискуешь вызвать неудовольствие хозяйки, да вдобавок тебе еще и заедут шваброй по мордасам. Станешь действовать решительно — обозлишь мстительную хозяйскую дочку, а уж если, не дай бог, причинить ей хоть какую травму — пиши пропало. Но сам Новиков не мог струсить перед лицом своей кумирши, и ему пришлось вызывать огонь на себя, то есть предельно осторожно отнимать швабру у «Харибды». Разумеется, все дурные предчувствия впоследствии оправдались. Юлия возненавидела его еще больше и потом с плачем показывала отцу царапинку на пальце, которую ей якобы нанес грубый охранник, хотя Новиков на сто процентов был уверен, что это от осколка венецианского зеркала, расколоченного вдрызг ударами швабры. Но тогда, лишившись своего меча-кладенца, Юлия вдруг вся обмякла, закрыла лицо руками и с горькими рыданиями опустилась на пол. Ее с двух сторон подхватили под руки Оксана и Лидия, а сзади — горничная хозяйки Елена, а сама Нелли Григорьевна, увидев, что теперь падчерица не вооружена и относительно безопасна, стала ее утешать, гладить по голове и уговаривать успокоиться. В сопровождении сочувствующей и всхлипывающей свиты Юля отправилась в обратный путь к месту совершения дэновского преступления, чтобы попрощаться с безвременно ушедшими питомцами. На ногах она держалась не совсем твердо, но когда Новиков на лестнице сунулся, чтобы поддержать ее под локоток, строптивица так резко отдернула руку, что чуть не вывихнула себе плечо. В дальнейшем Олег Валерьевич держался на расстоянии, но совсем уйти с глаз долой, как бы ему того ни хотелось, не мог, потому что Нелли не оставляла страдалицу своей заботой, а импульсивная падчерица могла в любой момент выкинуть какой-нибудь фортель, например с горя вцепиться в волосы доброй мачехи. Нелли Григорьевна тоже испытывала в отношении непредсказуемой родственницы определенные опасения, но за разбитые флаконы с французскими духами и покореженную электронику зла на нее не держала: такого добра ей завтра могли привезти хоть целый контейнер. И когда Юлия, утирая слезы, заговорила о захоронении дорогих останков под сенью «Мазаевой внучки», Нелли из самых лучших побуждений предложила организовать похороны покойной Клеопатры и ее деток по высшему разряду на настоящем кошачьем кладбище. Ведь доброе московское правительство выделило под упокоение отошедших в мир иной хвостатых, косматых, лохматых, полосатых и даже пернатых любимцев и любимиц москвичей громадный участок дорогой столичной земли.
