— Да как же тут не спятить, когда тебя круглые сутки, без сна, без продыха заставляют вычерпывать криминальное море ведерком без дна, — защитил бывшего друга Горюнов. — Пока Панов бегает за одним бандюганом, два других душегуба, им ранее пойманные, уже вышли на волю с чистой совестью, преспокойно вернулись в мегаполис, где полиция за ними углядеть не может, если бы даже этого хотела, навербовали себе юных сподвижников и вместе с ними вовсю занимаются прежним ремеслом! Тут не только начнешь заговариваться, на стенку полезешь от злости!
— Вот только не надо умничать! — строго одернул Горюнова следователь. — Мы, работники правоохранительных органов, всего лишь маленькие шестеренки в огромной государственной машине. Как те же врачи или учителя… А разве шестеренка может указывать машине: «Ты не так меня крутишь»? Твое дело — исправно крутиться, а не рассуждать! Если тот же врач начнет разглагольствовать о недостатках системы здравоохранения, когда ему больных-то лечить? А мы даже не врачи, а санитары, медбратья. Врачи оттуда, — Курсаков указал пальцем на потолок, — нам командуют: «Вот тебе зеленка, иди и мажь, где приказано!» Мы идем и мажем! Мажем добросовестно! Там, куда нам указали…
— Ну да, — опять встрял Горюнов, — у больного гангрена начинается, а вы его зеленочкой расцвечиваете. Антибиотики-то и скальпели главврач запер в свой сейф, а сам укатил отдыхать в благоприобретенном особнячке на Канарах…
Курсаков уже раскрыл рот, чтобы дать отповедь зарвавшемуся критикану, но сказать ничего не успел. Новиков, который все это время то краснел, то бледнел, то пыхтел, наконец не выдержал, выскочил из-за стола и, размахивая руками, набросился на Панова.
— Я тебе говорил! Я тебя предупреждал! — тыкал он пальцем чуть ли Глебу не в нос. — Не подходи к Юльке ближе, чем на пятьдесят метров, а если она к тебе подойдет, беги от нее без оглядки! Это же кобра! Змея подколодная! Кто с ней свяжется, потом ног не унесет! Нервное расстройство — это тьфу! Это еще цветочки! И колдовством вуду, и шаманизмом это она подбила Марфу заниматься! Даже Никиту и Изяслава заманила на свои колдовские игрища! В прошлом году, аккурат на майские праздники, как стемнело, запалили костер и стали вслед за Юлькой скакать вокруг него, колотить в шаманские бубны и выкрикивать всякие кудеснические заклинания! А потом начался вообще ужас! По колдовскому обряду вуду нужно было отрезать голову петуху и окропить петушиной кровью вудистские идолы. Ну, Юлькин бзик известен! Человеку она голову с удовольствием отрежет, а петуху — никогда! Велела мне купить игрушечного резинового петуха в натуральную величину и наполнить его томатным соком. Дескать, вудистским божествам до лампочки, какой петух — резиновый или живой. А томатный сок в темноте от крови и подавно не отличишь! Только Никита уговорил Марфу, и Изяслав сдуру с ними согласился, сделать все по-серьезному, и втайне от Юльки купили живого петуха. Пока Юлька шастала вокруг костра, тарабанила заклинания и шаманила над резиновым контейнером с томатным соком, Марфа вытащила живого петуха из сумки, передала его Изяславу, тот поднял его над костром, Никита взмахнул ножом, и не успела Юлька и ахнуть, а петька уже без головы! Как Юлька заверещит, как она завизжит! Набросилась на Никиту, стала колотить его резиновым петухом, потом принялась лупить этим же петухом Изяслава, и Марфе за компанию досталось! И сама, и все вокруг в томатном соке! Петух с отрезанной головой скачет, хлопает крыльями, кровь у него из шеи бьет фонтаном! Никита с Изей от Юльки защищаются, а Уся с Русей подумали, что хозяйку обижают, взвыли и вцепились обидчикам в брюки, потом и Марфе юбку порвали! Юлька орет! Марфа визжит! Никита хохочет, как бешеный! Изяслав себя материт за то, что с Юлькой связался! Уся с Русей рычат и норовят переключиться с брюк и юбки на ноги Юлиных супостатов. Брут завывает утробным мявом, а Клеопатра — мявом загробным! Собаки в Юлькином приюте взбесились — воют, лаем заходятся, бросаются на ограду, вот-вот сетку прорвут — выскочат, тогда всем кранты! А уж когда Юлька сорвала резинового петьку с головы петушиных погубителей и выхватила из костра здоровенную головешку, даже Никита понял, что тут уж не до смеха, и все бросились от нее бежать, только дай бог ноги! Нелли Григорьевна как увидела их, залитых с головы до ног томатным соком, подумала, что это кровь, и грохнулась в обморок! А ведь Никита и правда был весь в петушиной крови. И где теперь Никита? А Марфа и Изяслав — почему они после похорон Никиты не остались ночевать в особняке, где у них есть собственные апартаменты, а сбежали в Москву? Братец и сестрица боятся ночевать с этой ведьмой в одном доме! Как Марфа старалась от нее отвязаться, а Юлька все равно настояла на своем и набилась в провожатые! И я уверен, она заставила-таки сестру сделать что-нибудь такое, что той делать нисколько не хотелось. А Изя-то как радовался, что Юлька прицепилась к Марфе и на время оставила его в покое. Только напрасно музыка играла, и рано клоун хохотал! Юлька и от него еще свое получит, пусть только Изя появится в поместье! А уж если эта вудистка кого приревнует — хана тому бедолаге, пропал человек ни за грош! Тут к ней одно время зачастил поклонник, очень милый мальчик, из хорошей семьи, студент. Влюбился в Юльку — это неудивительно: ведьмы частенько на вид красавицы. Парень страдает, а Юлька на него ноль внимания: у нее же одни собаки близко к сердцу. Влюбленный пострадал, пострадал напрасно, а потом понял, что к чему, и стал оказывать внимание Марфе: сорвал цветок с клумбы и ей преподнес. Юлька как зыркнет на студента своими глазищами! Ну, думаю, не сносить бедняге головы. Слава боту, пронесло — наверное, потому, что студент этот тоже гринписовец. За это Юлька его и пощадила: всего-то ногу ему поломали. Как только вышел парень из наших ворот, так сразу и попал под машину. Потом два месяца шкандыбал на костылях. Так со страху и ушкандыбал от Юльки подальше, аж за океан, в Америку. А ты говоришь про какие-то экстрасенсорики и индиги. Все объясняется куда проще: ведьма — она и есть ведьма!
— Ты со злости готов обвинить девушку черт знает в чем! — вступился за Юлию Глеб. — Не надо было ту шелудивую собаку пинать ботинком под ребра! Отодвинул бы шавку легонько рукой от своих брюк, она бы не завизжала, и Юлия на тебя не взъелась.
— Ага, отодвинул бы рукой — и подцепил себе лишай, — возразил Новиков. — Впрочем, знал бы, что так получится, согласился лучше десять брюк выкинуть и двадцать лишаев лечить, чем один раз поссориться с этой ведьмачкой!
— Никакая Юлия не ведьмачка! И дети-индиго с паранормальными экстрасенсорными способностями — давно установленный наукой факт. Но какую не познанную наукой силу дети-индиго приобретают повзрослев, вот в чем вопрос! И не клевещи на Юлию, будто это она навела порчу на того непостоянного молодого человека. Юлия мне про этот случай рассказывала: не познанную пока наукой экстрасенсорную силу повзрослевшего индиго использовала тогда вовсе не она, а другая девушка, ее подруга.
— Скажи мне, кто твоя подруга, и я тебе скажу, кто ты: влюбленный в Юльку чудак, только не на букву «ч», — Новиков опять обличающе ткнул пальцем в направлении пановского носа. — Но тебе никакого ответного чувства с ее стороны не светит. Был бы ты собакой, а еще лучше собакой шелудивой, тогда другое дело. Любви и нежности получил бы столько — хоть залейся!
