– Адрес у тебя остался? – живо спросил я.
– Какой там адрес!.. «Хотэл» вроде «Бабилона»…
Потом случилось вот что: когда стали в квартире ремонт делать, нашли бабкин узелок, а там фотокарточки старинные и документы. Бабулька-то из купчих происходила, но даже перед смертью, когда просила внучку обязательно ее отпеть, не призналась в этом. Вот ведь поколение! А когда разглядывали пожелтевшие, наклеенные на тисненый картон снимки, нашли фотографию многолюдной купеческой семьи на фоне двухэтажного дома с геранями в окнах. Дом выглядел знакомо. Еще бы! Это был тот самый особнячок с почтой и сберегательной кассой, что находился в двух минутах ходьбы от писательского Клуба. И купчая на дом, приобретенный купцом Несмолкаевым в 1907 году у дворянской вдовы Бекатовой, тоже была в том бабкином узелке – целехонька. А тут как раз в газетах стали писать про то, что, мол, в семнадцатом у людей собственность несправедливо отбирали – произвол царил чудовищный и беззаконный.
Энергичная Надюха отправилась в Моссовет, а там какой-то бородатый неряха в джинсах и свитере с заплатами на локтях над ней только посмеялся. Сказал, что надо было в семнадцатом с большевиками как следует бороться, в «ледяные походы» ходить, а не на печках развратничать. Мол, раз профукали Ленина с его опломбированным вагоном, то нечего теперь и собственность назад требовать. Иначе тогда и Зимний дворец Романовым возвращать надо – у них тоже, между прочим, наследники имеются! Но Надюха не отступилась, пошла на прием к обходчику Гере, а от него к самому Журавленке. Он и помог…
Так Акашины внезапно стали домовладельцами. Для начала они сдали несколько комнат в правом крыле под пункт обмена валюты и туристическое бюро «Нильс», рассчитывая скопить денег, отремонтировать дом и открыть в нем что-нибудь изысканно общепитовское. Надюха хотела пиццерию с кондитерской «Сластена», а Витек – пивной бар с рулеткой «Счастливая фишка». В Италию же они летали, во-первых, повидаться со своими родственниками, размножившимися там от младшей бабушкиной сестры, еще до революции вышедшей замуж за графа Кьянтивелли, правнучатого племянника легендарного Гарибальди, а во-вторых, присмотреть мебель и оборудование для будущего семейного предприятия. Но так ничего и не выбрали, ибо консенсуса в их семье не было…
Собственно, весь остаток дороги они ругались, доказывая друг другу выгоды каждый своего плана. За спорами и доехали.
Дом, где раньше располагались почта и сберегательная касса, а второй этаж был жилым, стоял теперь пустым. Еще остались следы от прежних вывесок, из-под осыпавшейся штукатурки торчала дранка, и только правый угол здания, свежеотреставрированный, выкрашенный в заморскую лазурь, напоминал яркую шелковую заплату на ветхом рубище. Мы прошли по пустым помещениям. Haборный паркет выглядел так, будто на нем разворачивался бульдозер. Жильцы, съезжая, увезли с собой все, кроме ободранных стен и чугунных батарей.
– Внизу хотим сделать торговые площади, а наверху сами будем жить, – объяснил Витек.
– Налогами замучают, – покачал головой я.
– Так пиво ж. И рулетка…
– Тем более – игорный бизнес. Рэкет достанет!
– А сладости детишкам? – жалобно спрашивала Надюха.
– На сладостях разоритесь… У людей на хлеб нет, а дети, которые машины моют, водку пьют. Я знаю – сталкивался!..
– Что же делать? Придумай что-нибудь! – взмолилась Надюха. – Если даже из моего дурака писателя сделал, неужели ничего не придумаешь?
– Если придумаю – позвоню! – пообещал я.
И пошел домой. Москва, как это бывает, когда возвращаешься издалека, была похожа на жену после командировки – родную и чуть незнакомую… Дорогой, по своему обыкновению, я останавливался у всех книжных лотков и на одном вдруг увидел толстую книгу в мягкой обложке: «Н. Костожогов. Посмертная проза». Книга была издана фондом интеллектуальных жертв тоталитаризма на серой газетной бумаге малюсеньким тиражом. В предисловии, написанном Одуевым, говорилось, что сборник составлен на основе рукописей, обнаруженных в письменном столе Костожогова после его самоубийства. Я расплатился и сунул книгу в чемоданчик.
У подъезда моего дома пенсионерки, сидевшие на скамеечке и обстоятельно обсуждавшие упадок дворовых нравов, завидя меня, хором зашептали, что ко мне все время ходит какая-то женщина и в настоящий момент она сидит на ступеньках возле моей двери.
Приехали! Сначала я хотел удрать. Куда угодно: в суверенный Семиюртинск
– переводить поэму Эчигельдыева «Весенние ручьи суверенитета» или назад на Сицилию – мыть тарелки вместе со знатоком Габриэля Д'Аннунцио. Но потом, поколебавшись, решил, что навсегда от моей Ужасной Дамы с голосом Софи Лорен не спрячешься, она ведь со своим «Monster show» и в Италии на меня может набрести, поэтому надо, наконец, объясниться, а там будь что будет! И я решительно вошел в подъезд, хранящий запахи седой кошачьей истории.
На лестничной площадке, прислонившись к перилам, стояла Анка. Она была одета в длинное черное платье с глухим воротом, а волосы были гладко зачесаны назад и собраны в сиротливый пучок. И ни следа косметики, что сообщало ее лицу нежно-беззащитное выражение.
– Здравствуй! – тихо сказала она, даже не вздрогнув от моего появления.
– Здравствуй! – ответил я, почувствовав в сердце теплое неудобство,
– Я вернулась…
– Вижу…
– Я устала.
– Надолго?
– Навсегда.
Мы вошли в квартиру, пахнущую хлебом, забытым перед отъездом на столе. Было полутемно, я включил свет, и первое, что бросилось мне в глаза, – пятно на обоях, по форме похожее на Апеннинский полуостров.
– Иди ко мне! – попросила она. – У меня есть для тебя подарок. Я подошел:
– Какой?
Она достала из сумочки часы, все те же «командирские», некогда очень модные, а теперь выглядевшие трогательно устаревшими, новым был только блестящий металлический браслет. Она застегнула его на моем запястье, потом, порывшись в сумочке, извлекла оттуда крошечный ключик, вставила его в скважинку на браслете и повернула.
– Это и есть твой подарок?
– Нет.
Она подошла к окну, распахнула форточку и выбросила ключик:
– Вот!
– Мне никто никогда в жизни не делал таких дорогих подарков! Даже не знаю, чем тебя отдарить!
– Чем может мужчина отдарить женщину? Только любовью. Отвернись, пожалуйста, я разденусь…
Я отвернулся, услышал нежное потрескивание снимаемого платья и пошел на кухню. Там я открыл шкафчик и достал запылившуюся бутылку «амораловки», которую так и не вскрывал. Ну в самом деле, чем такой идиотский мужчина, как я, может отдарить такую замечательную женщину, как она? «Амораловка» от многолетнего хранения загустела, стала похожа на сироп, но по вкусу напоминала водку, куда уронили кусочек селедки иваси… Когда я вернулся, Анка уже успела застелить диван индийским бельем и лежала, до горла укрывшись одеялом. Глаза у нее были крепко зажмурены, как у отличницы, целующейся на переменке с хулиганом-старшеклассником… (Хорошее сравнение. Запомнить!) А под утро мне приснился сон. Удивительный. Двухэтажный дом Акашиных – это уже не дом, а огромный светящийся огнями ресторан со странным названием «У застоя». Причем вывеска украшена электролампочками – так в пятидесятые годы оформляли транспаранты к Седьмому ноября. К ресторану подкатывают машины, в основном почему-то рыдванистые «Чайки» с розовыми шторками на окнах. У подъезда их встречают швейцары, одетые в военную форму с голубыми гэбэшными петлицами, а распоряжается всем Сергей Леонидович – у него генеральские погоны и звезда Героя Советского Союза, – только очень большая, как маятник от напольных часов. Внутри ресторан оформлен темно-малиновыми бархатными портьерами, державно-золоченой лепниной, праздничными кумачовыми лозунгами. Играет, сияя медью, военный духовой оркестр. Тут же стоят, похожие на мойдодыров, пивные автоматы времен моей студенческой юности. На светящихся стеклышках надписи: «Ячменный колос. 165 граммов – 15 копеек». Одетая в шерстяной, с люрексовой отделкой костюм Надюха строгая, как смотрительница женской тюрьмы, проводит гостей в зал мимо киоска «Союзпечать», где Николай Николаевич, нацепив все свои правительственные награды и лауреатские значки, продает пожелтевшие газеты, бюстики вождей, ордена и значки со щемящей советской символикой. Слева – игорный зал, где крупье, точно массовики-затейники из профсоюзного дома отдыха, внимательно следят за тем, как гости режутся в огромные, величиной с кегли, шахматы, набрасывают обручи на штыри и бегают наперегонки в мешках… Руководит всем этим радостный Витек.
