– Гла-а-аша! – завопил Одобеску, напугав и так смущенного гостя. – Примите пальто у Михаила Кондратьевича.
Принаряженная по случаю праздника Глаша с готовностью бросилась в прихожую, но не успела, потому что сама Аурика Георгиевна, отодвинув в сторону отца, подошла к Мише и дружелюбно протянула ему руку:
– Раздевайся, Коротич, а то так и встретишь Новый год возле двери. И мы вместе с тобой.
Миша, покраснев, презентовал Аурике один из букетов и поискал глазами Глашу:
– Это вам, – неуклюже поклонился Коротич, отчего та зарделась и, приосанившись, приняла цветы, с улыбкой оглянувшись на хозяина дома.
Достав из внутреннего кармана пальто бутылку «Цимлянского» и тоже протянув ее Глаше, Миша наконец-то стащил с себя пальто.
– Сейчас плечики дам, – метнулась к нему помощница барона, но бывшая воспитанница снова ее опередила и приняла из рук гостя верхнюю одежду:
– Кстати, Коротич, папа сказал мне, что ты будешь не один. Где же…
– А вы бестактны, Аурика Георгиевна, – вмешался Одобеску и укоризненно покачал головой. – Не обращайте на нее внимания, Миша, – обратился он к гостю и, приобняв того за плечи, повел в гостиную.
Сев за стол, компания оживилась. Глаша, то и дело вскакивая со стула, пыталась ухаживать за всеми одновременно до тех пор, пока Георгий Константинович не усадил ее рядом с собой и не приказал замереть до завтрашнего утра.
– Я так не могу, – вслух пожаловалась его помощница и снова попыталась встать.
– Сидите! – остановил ее Одобеску, а Аурика потребовала у Коротича пустую тарелку со словами:
– Давай, поухаживаю.
– Я сам могу, – буркнул гость, но тарелку протянул.
– Вообще-то, – напомнила ему младшая Одобеску, – этим должна была заниматься другая. Кстати, где она?
– Кто? – растерялся Миша и вопросительно посмотрел на Георгия Константиновича.
– Как кто? – возмутилась Аурика бестолковости гостя. – Твоя, как это, избранница. Правда, папа?
– Какая избранница? – заволновался Коротич.
– Твоя, – пожала плечами девушка.
– Моя?!
– Ну не моя же! – Аурика посмотрела на парня, прищурившись сквозь наполненный шампанским фужер.
– Простите, Миша, – Георгий Константинович медленно поднялся со стула и, приложив руку к груди, виновато поклонился: – Не удержался. Рассказал. Приношу свои извинения.
Не успел Коротич открыть рот для того, чтобы поинтересоваться, о чем, собственно, как Одобеску перехватил инициативу в свои руки и покаянно признался:
– Взревновал, знаете ли. По-стариковски. Буйство чувств, половодье глаз, так сказать.
– Половодье чувств, – поправила его дочь и прыснула себе под нос.
– Смейся! Смейся над стариком, Прекрасная Золотинка, – чуть не зарыдал Георгий Константинович.
– Папа, что за спектакль?
– Спектакль?! И это ты называешь спектаклем? Слышите, Глаша?! Они (Одобеску словно нечаянно объединил сидящих напротив Аурику и Коротича) называют это спектаклем! Молодые и бессердечные. Далекие от меня… – Георгий Константинович взял паузу, посмотрел на сидевшую рядом помощницу и воодушевленно продолжил: – И от вас.
Одобеску говорил еще много разного, абсолютно непонятного и вроде как не к месту, но с такой экзальтацией, что скоро все присутствовавшие за столом перестали понимать, о чем идет речь, и просто терпеливо ждали, когда завершатся словесные эскапады вошедшего в раж хозяина дома. Испуганная Глаша посматривала на часы, отмечая про себя, что минутная стрелка неумолимо подползает к двенадцати, а тарелки у присутствующих за столом почти ничем не заполнены, а она ведь так старалась, чтобы было вкусно и красиво…
Аурика и Коротич постоянно переглядывались, посматривая на неумолкающего Георгия Константиновича, и даже улыбались друг другу, интуитивно чувствуя какую-то свою причастность к происходящему. Со стороны пятнадцатиминутное выступление барона Одобеску напоминало бенефис провинциального актера, собравшегося покинуть сцену, а потому считавшего своим долгом сказать все и сразу, потому что потом такой возможности не представится. Поэтому, когда он плавно перешел к признаниям в любви ко всем присутствующим, и особенно к молодым, Аурика не выдержала и прикрикнула:
– Папа! Хватит. Новый год все-таки.
– Новый год?! – вспомнил Георгий Константинович. – Боже мой! А я о своем. Простите, люди, – поклонился он и добавил: – И дети.
– Дети? – чуть не задохнулась Аурика и ткнула Коротича в бок.
– Конечно, дети, – подтвердил Одобеску, отказавшись считать вырвавшуюся фразу оговоркой. – Прекрасные, молодые, всемогущие дети. Дайте мне хоть на минуту почувствовать себя отцом двух прекрасных детей. Тебя, Золотинка. И вас, мой юный друг. Ты знаешь, детка, – с любовью посмотрел он на дочь. – Больше всего на свете мне хотелось быть отцом дюжины детей. Но бог не дал мне такой возможности. И вот на старости лет – такая удача. Взрослый мальчик, благородный и мужественный. Мечта любого отца. Я не зря растил тебя, Прекрасная Золотинка, ты принесла в наш дом счастье, сама того не ведая. И я, грешным делом, подумал: можно умирать, дело сделано. И пусть не муж, зато брат. Я счастлив, дети! С Новым годом!
Мише стало неловко. Аурике – обидно. Получалось, что главная ее миссия состояла в том, чтобы явить миру этого придурка Коротича. Она тут же надула губы и, подняв фужер с шампанским, потянулась к гостю:
– Ну что? С Новым годом, брат.
– С Новым годом, Аурика! – прошептал Миша и громко добавил: – С Новым годом, дорогой Георгий Константинович! С Новым годом, дорогая Глаша!
– С Новым годом! – засиял улыбкой барон Одобеску и начал одаривать присутствующих, не зная меры в проявлении щедрости.
– Я не могу это принять, – отказался от подарка Коротич, обнаружив в коробке старинные швейцарские часы в золотом корпусе.
– Ну что вы! – расстроился Георгий Константинович. – Это от всей души.
– Я нисколько в этом не сомневаюсь, но…
– Но?
– Это слишком дорогой подарок, причем по совершенно незначащему поводу. Всего лишь Новый год.
– А если бы этот подарок презентовал вам ваш покойный отец? Вы бы его приняли?
– Мой отец не стал бы этого делать, – как отрезал Миша и помрачнел.
– Коротич, не отказывайся, – поддержала отца Аурика. – Считай, что это не подарок, а знак отличия. Ты же теперь Одобеску, правда, папа? – съязвила девушка, недобро сощурившись.
– Я не Одобеску. Я – Коротич, – жестко произнес гость и, развернувшись к Георгию Константиновичу, попросил: – Не обижайтесь на меня. Это принципиально.
– Я понимаю. Понимаю, – забормотал барон Одобеску, проникнувшись к молодому человеку еще большим уважением.
