– И то, и другое не факт, – глубокомысленно изрекла Аля и с чувством определенного превосходства посмотрела на сестер: в этом вопросе она, безусловно, разбиралась больше, чем они, работницы интеллектуального труда. «Можно подумать, работа хирурга – это работа автослесаря!» – про себя отметила Алечка, но вслух ничего говорить не стала. Равно как и не стала разговаривать с собственной дочерью, когда та задала сакраментальный вопрос: «Ну, и что мне делать?»
– Ничего, – коротко ответила Альбина Михайловна и буквально впилась в Леру взглядом.
– Тебе что, все равно? – неожиданно быстро для своей флегматичности отреагировала дочь.
– Нет, – мать и дочь словно поменялись местами.
– Тогда почему ты ничего не говоришь?
– А что я должна сказать? – Аля даже зевнула, чем явно вызвала у дочери интерес.
– Я смогу рожать?
– Рожать, в принципе, может каждая женщина. Не всякая может родить, – ушла от ответа Альбина Михайловна.
– Ты хочешь сказать, что я не смогу родить? – голос Леры окрасился нотками тревоги.
– А ты как думаешь?
– Какая разница, что думаю я? – недовольно спросила у матери ее дочь.
– А какая разница, что думаю я? – Аля все-таки решила переложить ответственность за дочернее решение со своих плеч на плечи самой Леры как главной виновницы происходящего.
– Ты врач, – напомнила матери дочь.
– Но я же не гинеколог, – гнула свою линию Алечка.
– Ну и что, – капризничала Лера и требовала от матери внятного ответа на поставленный вопрос, отчего Але с каждой минутой становилось все труднее сохранять внешнее безразличие. – Ты же врач!
– Какое отношение это имеет к тому, сможешь ты родить или нет? И почему ты сама не можешь определиться: хочешь ты рожать или нет?
– Хочу, – немногословно очертила свою позицию Лера.
– А Матвей что тебе говорит?
– «Как скажешь, так и будет».
– То есть ждет, что решение примешь ты, – прокомментировала Аля слова дочери, подумав при этом: «А мальчик-то не дурак».
– Ира сказала мне, что у нее… – открыла было рот Лера, но Альбина Михайловна бесцеремонно ее оборвала и жестко сказала:
– Знаешь, до тех пор, пока ты слушаешь каждого для того, чтобы принять решение, от которого зависит твоя жизнь, ничего не произойдет. Это решение ты должна обсуждать не с Аурикой, не с тетками, даже не со мной…
– С Матвеем? – подсказала Лера и уставилась своими прозрачными глазами на мать.
– И не с Матвеем, – отрезала Аля, мысленно попросив у Бога храбрости наконец-то произнести то, чего от нее ждала дочь. – Это решение принимаешь ты. (У Леры затряслись губы). И это решение, Лерочка, не связано с тем, ввязываться в очередную беременность или нет. Это решение (Лера, не отрываясь, смотрела на мать, и Альбине Михайловне показалось, что у той вместо глаз перламутровые бельма) о том, будете ли вы жить вдвоем с Матвеем или…
– Или?
– Или усыновите ребенка. Лера, пытаться выносить беременность больше не нужно. Судя по всему, это невозможно. Ты не единственная женщина, у кого это не получилось. Посмотри на Иру, Валю, на меня, наконец, я ведь тоже после тебя пыталась… Тебе нужно смириться с этой мыслью и жить дальше.
– Одной? – вдруг выкрикнула Лера и, напугавшись звука собственного голоса, закрыла рукою рот.
– Почему одной? – пожала плечами Аля, понимая важность наступившего момента. – С Матвеем, – внешне легко и естественно произнесла она.
– Какой мужчина захочет жить с бесплодной женой? – чуть слышно выговорила Лера, словно боялась, что Матвей ее услышит.
– Бабулю цитируем? – скривилась Альбина Михайловна и наконец-то решилась обнять дочь за плечи. – Не слушай ее. Аурика – старая женщина, в голове которой задерживаются только глупые и невежественные высказывания, почему-то они, как ни странно, лучше запоминаются. И если верить тому, что она говорит, то первое, что должен был сделать мой папа, так это развестись с ней сразу же после того, как родилась Наташа и мать взялась за ее воспитание. Аурика не самая лучшая мать. Я бы даже сказала, она – плохая мать и не самая лучшая жена.
Говоря все это, Аля прекрасно понимала, что поступает по отношению к собственной матери подло и нечестно. Но иначе она не могла: ее собственная материнская программа требовала от нее поступиться всеми нравственными принципами и оговорить человека, давшего ей жизнь. Но делала Алечка это во имя другой бесценной жизни. И как только она оказалась способна это осознать, стыд и вина перед Аурикой улетучились сами собой:
– Я очень люблю свою маму, – Аля развернула Леру к себе лицом, – но гораздо больше я люблю тебя, свою единственную дочь. И еще – я знаю жизнь. И знаю я ее с такой стороны, с какой не дай бог ее знать никому. Я видела массу примеров, опровергающих то, что сказала тебе Аурика. Мужья не просто не бросают своих бесплодных жен – они не бросают даже жен умирающих. И до конца сопровождают их в нелегком движении к смерти, – Аля вспомнила последние дни отца и то, с какой любовью в эти дни поддерживала его Аурика, но тут же собрала всю волю в кулак и продолжила, отогнав от себя раскаяние. – Твоя бабушка знает гораздо меньше, чем тебе может показаться. Например, она не знает большой беды, она не знает, что такое телесные страдания, страх, что ты никогда не станешь матерью, проживешь впустую, поэтому судит обо всем свысока. Не верь, Лерка. Если мужчина любит, никуда он не уйдет. А если уйдет, то пусть уходит сейчас, пока ты молода и красива, пока впереди у тебя вся жизнь. Поняла?
Лера не ответила ни слова. У Али даже сложилось впечатление, что все, что она произносила, упало в пустоту, в пустые прозрачные глаза, не видящие вокруг ничего, кроме самой себя. Но Альбина Михайловна ошибалась, потому что вечером того же дня задумчивая Лера, лежа на плече у Матвея, произнесла непривычно длинную для себя фразу:
– Я не смогу иметь детей, это точно, ты можешь со мной развестись, найти другую, которая тебе родит, но сделать это нужно прямо сейчас.
– Сейчас? – растерялся Матвей Жбанников, привыкший сразу же выполнять любую прихоть супруги.
– Сейчас, – сурово повторила мужу Лера.
– А если я не хочу с тобой разводиться и искать другую женщину, потому что мне не нужны от нее дети?
Жена в ответ не произнесла ни слова.
– А если я хочу жить с тобой до самой старости? И мне все равно, что никто не будет называть меня папой. Я все равно должен встать и уйти? – разволновался Матвей, которого захлестнула волна эмоций: все сказанное супругой казалось ему чудовищно несправедливым. – Должен?
– Нет, – выдохнула она и уткнулась мужу в шею, оцарапав ее острой дужкой фамильных бриллиантов. Но Матвей, стиснув зубы, не произнес ни слова, хотя металл продолжал впиваться в кожу. Парню, по большему счету, было наплевать на все, что так или иначе мешало ему раствориться в любви к собственной жене. А то, что Матвей любил наследницу империи Одобеску-Коротичей, не вызывало никакого сомнения. Принадлежность жены к имперским владениям – квартирам, дачам, драгоценностям – его абсолютно не волновала. Для Матвея существовала одна-единственная, самоценная Лерочка, которую-то и «Лерочкой» было сложно назвать, настолько внушительны были размеры ее тела. Но ему нравилось. И даже болевые ощущения в шее ему были приятны. «Все-все», – мысленно рыдал от переполнявшего его счастья Матвей, и его волнение передалось разомлевшей Лере, плохо понимавшей, что происходит с нею и с мужем.
