Губы Аннабел дрогнули.
– Я уже говорила, что искренне тобой горжусь?
Дафна пожала плечами.
– Нет, но в последнее время ты была очень занята. К тому же некоторые чувства не обязательно выражать словами.
– Что ж, позволю тебе поступать так, как считаешь нужным. Но прежде выслушай последнюю лекцию своей старшей опытной сестры.
Дафна шутливо закатила глаза.
– Я готова. Можешь начинать.
Аннабел пристально посмотрела в глаза.
– Ты всегда и во всем проявляла силу характера. Когда заболела мама, ты держалась невероятно мужественно, не сдавалась перед несчастьем. В то время как я видела вокруг одну лишь тьму, ты не теряла способности петь. И это не оттого, что ты не чувствуешь боли, ты просто отказываешься ей уступать. Источник твой силы кроется в душевном тепле и свете – гораздо более ярком, чем видится тебе самой.
Дафна проглотила застрявший в горле комок.
– Спасибо. Пока не знаю, что меня ждет, и не хочу разочаровывать ни тебя, ни маму, но, что бы ни случилось, я не испугаюсь.
Аннабел крепко обняла сестру.
– И когда только ты успела стать такой умной?
Дафна вдохнула знакомый аромат лаванды. Правда оказалась совсем простой: когда боишься потерять единственного на свете мужчину, все остальные трудности и неприятности бледнеют и мельчают. Если разлука с Бенджамином превратится в расставание, какая разница, что случится в пустой, ненужной жизни? Когда хватаешься за выступ скалы, чтобы не сорваться в пропасть, царапины и синяки волнуют мало.
– Если вдруг захочешь поделиться, помни, что я рядом, – продолжила Аннабел, так и не дождавшись ответа.
– Знаю, Белла. Ты – моя крепость.
– Прекрати немедленно. – Аннабел вытерла вдруг повлажневшие глаза. – У меня-то есть оправдание слезливой сентиментальности, а вот ты… – Она внезапно побледнела. – Бог мой, а ты, часом, не…
– Нет! – Дафна густо покраснела. Что касается той незабываемой ночи, то она твердо знала: критических последствий можно не опасаться.
– Ну, вот и прекрасно. Только что я исключила один из возможных источников меланхолии. Если продолжить расследование, то скоро картина прояснится.
– Можно мне вернуться в постель?
– Только сначала разденься.
– Смотри. – Дафна откинула одеяло и сделала вид, что собирается лечь в новом бальном платье.
– Что ты делаешь? Не смей!
– Шучу. Обожаю все, что ты шьешь. В каждом стежке, в каждой бусинке чувствуется любовь. Ты будешь лучшей на свете мамой.
– А ты – лучшей на свете тетей. – Аннабел подошла к двери. – Отдыхай, но дай слово, что, как только снимешь платье, сразу повесишь его в шкаф.
– Обещаю. Белла?
– Да?
– Спасибо за понимание и доверие.
Герцогиня небрежно отмахнулась.
– Для этого и существуют сестры. Кстати, если Оуэн спросит, что я делала два последних часа, скажи, что все утро провалялась в постели.
– Договорились.
Как только дверь закрылась, Дафна подошла к туалетному столику и посмотрела в зеркало. Даже сейчас, с растрепанными волосами, она выглядела восхитительно: золотое платье придавало облику элегантность и даже величие. Отражение представляло особу королевской крови – никак не меньше.
В то время как в душе она оставалась загнанной в угол мышью – растерянной и дрожащей от испуга. И совершенно одинокой.
Письмо от Томаса Слейта пришло еще накануне, но Бенджамин принял конверт за очередное приглашение и открыл только сегодня, за завтраком. Вернувшись с прогулки в Воксхолл-Гарденз, он написал художнику в надежде выяснить, кто заказал портреты… и вскоре забыл.
Из письма явствовало, что Томас только что вернулся в Лондон; на конверте был указан его адрес.
Итак, отныне лорд Фоксберн знал все. Найти вторую картину особого труда не составляло, да и связаться с художником ничего не стоило: Слейт сам выразил готовность помочь. Основной вопрос заключался в том, что делать с ценным знанием. Яичница с ветчиной стыла в тарелке, а Бенджамин прокручивал в голове один сценарий за другим.
Хотелось немедленно написать Дафне и успокоить, пообещав все уладить. Но почему-то казалось, что покровительственный тон и самоуверенность она не одобрит: мисс Ханикот уже не та, какой была в начале их знакомства. Во время разговора на Бонд-стрит, возле галантерейной лавки, голубые глаза светились решимостью. Она уже не боялась открыто принять вызов.
Возможно, надо позволить ей это сделать.
Однако небольшая помощь все-таки не помешает.
– Флемингс! – скомандовал граф.
Дворецкий немедленно возник на пороге.
– Милорд?
– Мне нужен экипаж. Срочно.
Бенджамину не терпелось встретиться с человеком, сумевшим с поразительной точностью понять и передать сущность души и характера своей героини. Кроме того, поскольку Слейт с детства дружил с Дафной, он мог предвидеть ее реакцию на план графа – план, который сам он считал заведомо безрассудным. Но, может быть, именно в силу безрассудства затея успешно осуществится?
Уже через час лорд Фоксберн сидел на деревянном стуле в мастерской художника. Томас в испачканной краской рубашке навыпуск, с закатанными по локоть рукавами устроился напротив. Темные круги под глазами подсказывали, что работает он, должно быть, с раннего утра, забыв и об отдыхе, и о еде. Несколько мгновений хозяин мастерской пристально рассматривал трость, а потом перевел взгляд на ногу. Нескромное внимание могло бы показаться оскорбительным, но только не со стороны художника: мастер всего лишь профессионально изучал отдельные детали нового объекта, чтобы составить представление о целом.
Бенджамин, в свою очередь, отметил убогую обстановку, густой слой пыли, покрывавший все, кроме подрамника, крысиный помет в углу. Судя по всему, художник витал в облаках, не обращая внимания на среду обитания бренной плоти.
– Спасибо за ответ на письмо и за адрес, – заговорил граф. – Дело в том, что у меня находится один из портретов Дафны… то есть мисс Ханикот.
Томас с подозрением прищурился.
– Откуда вы знаете Дафну? И известно ли ей, что вы здесь?
Вдохновленный проявлением воинственной преданности, Бенджамин решил открыть правду, пусть даже и не всю.
– Мы познакомились на званом обеде, а потом подружились. О том, что я здесь, мисс Ханикот не знает, как, должно быть, и о вашем возвращении из путешествия по Европе.
Художник виновато пожал плечами.
– Я был занят своими картинами.
– Но уж точно не уборкой.
Томас посмотрел вокруг, словно видел мастерскую впервые.
