Чтобы попасть обратно в Иран, мы снова воспользовались фургоном «тойота». Но на этот раз поездка была опаснее, потому что мы ехали той дорогой, по которой контрабандисты перевозят свои запрещенные товары. В том числе наркотики. И в «тойоте» они тоже были. В Иране тех, кого ловят с килограммом опиума или больше, вешают. Разумеется, многие полицейские на границе подкуплены, и, к счастью, они тебя запросто пропускают, если ты им заплатишь, но если ты встретишь какого-нибудь серьезного (а таких там встречается довольно много), короче, считай, ты пропал.
В тот раз нам повезло. Мы вернулись в Бахарестан.
Я сразу же отправился на стройку искать дядю Хамида, но он еще не успел вернуться. Мои деньги лежали на месте, в тайнике. Двое оставшихся рабочих присматривали за нашими вещами. Но с этого дня все переменилось. Ходили слухи, что в Исфахане теперь небезопасно, и в Бахарестане тоже, что полиция получила приказ депортировать всех. В общем, я позвонил Суфи в Кум, на его фабрику, и он мне сообщил, что там все тихо.
Вот я и решил отправиться к нему. Дождался, когда вернется дядя Хамид, чтобы попрощаться с ним, собрал свои вещи и пошел на автовокзал.
— Как можно так резко изменить жизнь, Энайат? За одно утро. Раз — и попрощался.
— Меняешь — и все, Фабио.
— Однажды я читал, что желание эмигрировать рождается из необходимости дышать.
— Так и есть. А надежда на лучшую жизнь сильнее любого из чувств. Моя мать, например, решила, что мне вдали от нее, в опасности, но в поисках другого будущего, будет намного лучше, чем в опасности рядом с ней, но в постоянном страхе перед всем на свете.
Сев в автобус в одиночестве, я устроился на сиденье в конце салона, зажав сумку между ног. Я ни с кем, ни с каким перевозчиком не стал обсуждать свой отъезд, потому что мне не хотелось тратить деньги еще раз, чтобы заплатить кому-то за мою доставку до места назначения без проблем. К тому же один раз я уже ездил в Кум, навещал Суфи, и все прошло отлично.
День был прекрасный, я удобно расположился в кресле, прислонившись виском к стеклу, чтобы немного подремать.
Я купил иранскую газету. Мне казалось, что если вдруг полицейские нас остановят для проверки и увидят меня мирно спящим с иранской газетой в обнимку, они подумают, что все в порядке. Рядом со мной села девушка в парандже, от которой шел приятный аромат. Через три минуты мы тронулись в путь.
Мы проехали уже полдороги. Две женщины болтали с моей соседкой, они разговаривали о своих замужествах; мужчина читал книгу, а маленький ребенок, сидевший рядом с ним, возможно, его сын, напевал какую-то песенку, что-то вроде скороговорки. Итак, мы уже проехали полдороги, когда автобус начал притормаживать, сначала понемногу, затем все сильнее и наконец совсем остановился.
С моего места ничего не было видно. Я подумал, что это опять овцы и спросил:
— Что случилось?
Девушка ответила:
— Блокпост.
Телизия. Санг-Сафид.
Водитель автобуса нажал кнопку, и двери со свистом открылись. Прошли века, воздух застыл в неподвижности, все молчали, даже те, кому бояться было нечего, потому что они иранцы или потому что у них документы в порядке. Потом в автобус зашел первый полицейский. В одной руке он аккуратно держал за дужку солнечные очки, другой прикрывал рот, зевая.
Эти полицейские, они никогда не проверяют документы у всех подряд, потому что прекрасно видят, кто иранец, а кто нет. Они натренированы узнавать афганских нелегалов и всяких других. Заметив такого, они сразу тычут в него пальцем, подходят и приказывают показать документы, хотя прекрасно знают, что документов нет.
Мне хотелось превратиться в невидимку. Но у меня нет таких способностей. Я притворился спящим, потому что, когда ты спишь, тебя как будто нет, ну или почти нет, и еще потому, что, когда ты притворяешься спящим, ты вроде как ничего не делаешь, надеясь, что все разрешится само собой. Но полицейский оказался не дураком и увидел меня, даже несмотря на то, что я спал. Потянул меня за рукав футболки. Я продолжал делать вид, что сплю и даже слегка повернулся, как это иногда случается во сне. Полицейский пнул меня по голени. В этот момент я проснулся.
— Пошли со мной, — приказал он. Даже не спросил, кто я такой.
— Куда?
Он не ответил. Посмотрел на меня и нацепил солнечные очки, хотя внутри автобуса царил полумрак.
Я взял свою сумку. Извинился перед девушкой рядом со мной, прося разрешения пройти, и снова ощутил ее аромат. Я брел по проходу автобуса, чувствуя на спине тяжелые взгляды всех пассажиров, и эти взгляды жгли мне шею. Как только я ступил на землю, автобус все с тем же пневматическим свистом закрыл двери и уехал. Без меня.
Рядом стояла небольшая казарма, перед ней — машина.
Телизия. Санг-Сафид.
Барабаны в ночи.
Телизия. Санг-Сафид.
— Я могу заплатить, — сразу сказал я, — я могу оплатить депортацию.
У меня действительно была пачка денег, заработанных на стройке. Но они то ли не слышали меня, то ли не хотели слышать. Один из полицейских, здоровенный иранец, втолкнул меня в дверь. На короткое мгновение я представил пыточную камеру, всю заляпанную кровью, с рассыпанными по полу обломками костей, колодец, заполненный черепами, яму, достигающую центра Земли, маленьких черных насекомых, снующих по стенам, и брызги кислоты на потолке.
Что они могли делать в этой комнате?
Готовить, вот что.
Горы грязных тарелок и кастрюль, которые следовало помыть.
— Советую постараться, — заявил огромный иранец. — Губки вон там.
Я потратил не один час, сражаясь с остатками соуса и прилипшего к тарелкам риса. Кто знает, сколько лет эти кастрюли дожидались меня. Когда я мыл приборы и тарелки, привели еще четырех афганских мальчишек. После того, как мы закончили уборку на кухне, они собрали всех пятерых и отвели разгружать и загружать машины и фургоны: когда был багаж или прицеп, который надо досмотреть, полицейские звали нас, и мы бросались разбирать его. Закончив досмотр, они снова звали нас: поставить ящики и чемоданы на место, расставить коробки и так далее.
Я пробыл там три дня. Когда уставал, садился на землю, прислонившись спиной к стене, опустив голову на колени. Если приезжала машина, и ее нужно было разгрузить или загрузить, приходил полицейский. Он поднимал нас пинками, приговаривая: «Подъем!» Мы вставали и шли работать. Вечером третьего дня меня отпустили. Не знаю почему. Четыре остальных мальчика остались там, и я никогда их больше не видел.
В Кум я пришел пешком.
В Куме живет как минимум миллион человек — это я узнал позже, — но если посчитать всех нелегалов на фабриках, где обрабатывают камень, полагаю, это число удвоится. Фабрики по обработке камня здесь повсюду. Я тоже благодаря Суфи устроился работать на одну из них, ту же, где работал и он.
