– Хорошо было бы снова встретиться, – сказал я, прощаясь с Амандой.
– Завтра я вылетаю в Сан-Франциско.
– Может, кто-нибудь позвонит и скажет, что в самолете бомба, и тебе придется остаться еще на вечер. Ой. Это была очень неудачная шутка. Как я мог такое ляпнуть? Сам не понимаю.
– Нет, шутки о бомбах всегда смешные, когда собираешься куда-то лететь, – засмеялась Аманда. – Не волнуйся: за последний час я слышала от тебя шутки и похуже.
На прощанье она обняла меня.
В следующие дни я часто вспоминал Аманду. Пожалуй, надеяться было не на что – ведь нас разделяло пятьсот миль. Но моя душа не желала считаться с расстояниями. Я пытался выкинуть Аманду из головы, сосредоточиться на работе – дописать второй сценарий. Прошло несколько дней. Однажды, сидя за письменным столом в гостиной, я услышал громкий звон: что-то упало. Выйдя во двор, я обнаружил на своем гриле расплющенную крысу.
– Эй! Брось кидать крыс на мой двор! – заорал я через забор.
Ответа не последовало. Я взял из стопки макулатуры старую газету, подцепил ей трупик и швырнул его обратно через изгородь.
– Стоп-стоп-стоп! – закричал сосед.
– Слушай, друг! Не делай так больше! Ты меня совсем достал! – отозвался я.
– Ну хорошо. Ой, бля. Чел, ты это, полегче. Прошу прощения. Чел, я все понял, только больше не швыряй в меня этой фигней… у тебя ж бросок, как у Нолана Райана.
Я вернулся в квартиру, вымыл руки и почувствовал, что сделал большое дело. Конечно, отучить соседа швыряться дохлыми крысами – не так круто, как строить школы для нищих иракских детей, но в тот момент мне казалось, что я совершил важный поступок. Победа меня окрылила.
Я вернулся к компьютеру, зашел в почту и послал Аманде письмо с темой "Только что кинул дохлой крысой в соседа".
Только не заставляй меня жить в твоих воздушных замках
Как-то вечером, когда я, тринадцатилетний, сидел и делал уроки, в мою комнату ворвался папа. И заявил: – Ты очень много дрочишь. Я так и застыл с карандашом в руке:
– Что-о? Папа, что ты сказал?
– Спокойно. Мне пофиг. Это даже хорошо – значит, у тебя есть свободное время. А мне вот продохнуть некогда. Но я должен предупредить тебя о двух вещах. Во-первых, несколько месяцев стирка будет на мне, потому что мама готовится к экзамену на адвоката; во-вторых, боже упаси, если я засуну руку в корзину с бельем и наткнусь на полотенце, которое все хрустит, как чипсы, бля, потому что ты сделал на него свои дела. Договорились?
И папа навис надо мной, смотрел пристально, не мигая. Я остолбенел от шока и унижения.
– Скажи: "Договорились". Мне требуется устное подтверждение, – велел папа.
– Договорились, – пролепетал я. Голос срывался.
– Спасибо. А теперь, когда мы подвели черту под этой неприятной темой, мне кажется, есть подходящий случай поднять еще один вопрос, – продолжал папа.
– Но я вообще-то этого не делаю, правда-правда, – выпалил я.
– Сын, мы можем поговорить как мужчина с мужчиной? Или мне придется поселиться в твоих воздушных замках?
– Хорошо, пап, что ты хотел сказать?
– Твои гормоны сейчас бузят, как щенок с двойным членом. Это очевидно. Но я пришел к тебе не читать какую-то пустопорожнюю лекцию про женщин. Их на свете три миллиарда. Подгонять такую огромную группу людей под обобщенные формулировки может только полный мудак. Все женщины разные, и я не могу давать тебе советы насчет женщин вообще. Но, думаю, у меня хватит компетенции, чтобы дать тебе советы насчет тебя самого.
– Ладно, – вздохнул я.
– Ой, прости, я тебя задерживаю? Опаздываешь на совещание с директором по маркетингу, бля?
Я откинулся на спинку стула и положил ноги на кровать, декларируя капитуляцию.
– Когда-нибудь ты встретишь замечательную женщину. И, надеюсь, если я не совсем облажался с твоим воспитанием, ты поймешь, какая она замечательная. Но я никогда не видал человека, который столько мучается дурью, как ты, когда приходит час принимать решение. Каждый раз, когда ты заказываешь обед… блин, сплошные колебания, точно ты пытаешься Карибский кризис разрулить.
– Просто я в еде привередливый, – сказал я.
– Ты во всем привередливый. Наверно, это моя вина. Но я воспитывал тебя как умел. Ладно, не будем заморачиваться. Перехожу к сути. Однажды ты так сильно влюбишься, что одуреешь от любви. И когда это случится, окажи мне одну услугу: не запутайся во всей ерунде, которая полезет тебе в голову. Если почувствуешь, что любовь настоящая, вспомни, что ты уже взрослый человек. И куй железо, пока горячо!
И вот, двенадцать лет спустя, я впервые в жизни почувствовал, что папино предсказание сбывается: я влюбился до одурения. Правда, я и до встречи с Амандой совершал много глупостей ради девушек.
Например, одолжил свою машину младшему брату моей первой подруги, а тот провез контрабанду – купил в Тихуане "виагры" на тысячу долларов и доставил в Штаты. Но, как бы страстно я ни любил, никогда не бывало, чтобы я мог думать только о любимой. И только знакомство с Амандой все во мне перевернуло.
Прошел месяц после нашей случайной встречи на вернисаже. Каждый день мы переписывались по электронной почте. Писали обо всем – от своих давнишних романов до бейсбола, не говоря уже о том, в каких обстоятельствах не зазорно съесть любимую собаку. (Я написал: "Во время Апокалипсиса", Аманда возразила, что мне все равно не уцелеть в Апокалипсис, с моей-то аллергией, так зачем съедать единственного друга только ради того, чтобы промучиться еще несколько кошмарных дней?) Я просто обожал наши заочные беседы. Усаживался за шаткий стол (IKEA, сорок долларов) в углу спальни и тратил два часа на сочинение письма длиной в пять тысяч слов: писал начерно, редактировал, шлифовал. А утром просыпался и читал ее ответ, такой же длинный. Я не мог выбросить ее из головы. Все время размышлял: "А чем она сейчас занята? О чем она думает? Где она в эту минуту?" Воображал, каково было бы приглашать Аманду на свидания в реале. Или даже жениться на ней. В общем, одурел от любви. А ведь мы только-только познакомились, мало что знали друг о друге. И вот однажды ночью, после месяца виртуальных отношений, я смотрел в потолок и сам себе выносил мозг: "Интересно, согласится ли Аманда переехать в Лос-Анджелес? И как нам соединиться, если она не согласится?" Тут-то я и сообразил: хватит. У меня нездоровое увлечение, мою любовь ждет трагический конец. К делу надо подойти критически. Я набрал в грудь воздуха, попытался очистить разум от накипи надежд и страхов, сосредоточился на самом рациональном вопросе, который мог себе задать: "Неужели я могу любить Аманду так сильно, как мне сейчас кажется?" И сам себе ответил: "Не могу, такой любви просто не бывает". За двадцать секунд я перешел от безумной страсти к беспардонной трусости.
На следующий день я не стал писать Аманде. Впервые за месяц пропустил день. Я рассуждал так: дам задний ход, немножко отстранюсь. Тогда, может быть, смогу себя контролировать, лучше справлюсь с ситуацией. И вообще, я даже доподлинно не знаю, как Аманда ко мне относится. Не знаю, но уже надеюсь, что наши дети унаследуют ее нос, а не мой.
