Спустя двадцать минут я подъехал к родительскому дому. Ступая на цыпочках, прошел по узкой дорожке к крыльцу, вставил свой ключ в замок, робко открыл дверь. Внутри было темно – хоть глаз выколи. Я свернул в гостиную, вытянув перед собой руки, – боялся на что-нибудь наткнуться.
– Если ты не из моей семьи, бля, пеняй на себя, – раздался из угла папин голос.
– Это я! Джастин! – закричал я. Сердце у меня екнуло.
Тут загорелась лампа. Папа в домашних трениках (серых, на сей раз без спортивных полосок) сидел в кресле-качалке, с кружкой горячего пунша, благоухавшего на всю комнату.
– Извини, я не ожидал, что тут кто-то не спит, – сказал я.
– Ты вообще понимаешь, что я псих с дробовиком? Ты вообще понимаешь, что я ненавижу, когда по моему дому, бля, шлындают какие-то туманные тени?
– Прости, пожалуйста, пап. Я думал, все спят. Боялся вас разбудить.
– Ну ладно, сын, а какого черта ты тут делаешь?
Я объяснил, что у меня выключили электричество и что мне надо зарядить телефон, чтобы будильник сработал, а то я просплю самолет до Сан-Франциско и не попаду в Мишен в назначенный час…
– Ну хватит, хватит, блин, целый моноспектакль развел, – сказал папа. – Ложись здесь, на диване, заряди телефон, поставь будильник, а я уж подниму тебя вовремя и доставлю в аэропорт.
С этими словами он допил пунш и гордой походкой удалился в спальню. Я включил телефон в ближайшую розетку, снял рубашку и брюки, чтобы не измялись, прилег на диван, сомкнул веки и заснул.
Проснувшись, я увидел, что папа стоит надо мной, одетый все в те же треники, пьет из кружки – на сей раз кофе, – а в свободной руке держит толстую книгу.
– Тебе пора ехать, – сказал он, тыча меня фолиантом в щеку.
– Я, что, проспал будильник? – пробормотал я в полудреме.
– Понятия не имею.
– А который час? – спросил я, протирая глаза.
– Четыре.
– Пап, я поставил будильник на полшестого. Я страшно устал, – ответил я, закрыл глаза и отвернулся к стене.
– Чушь собачья. Ты только внушил себе, что устал. В медицинской школе я спал один час в день, а утром вставал и принимал роды, бля.
– По-моему, ты поступал безответственно, – буркнул я и натянул свою футболку на голову, надеясь, что он от меня отстанет.
– Вставай. Я завтрак приготовил. – Папа щелкнул выключателем, и сквозь мои веки пробился ослепительный свет.
Я понял: сегодня мне все равно не дадут поспать. Приподнялся с дивана. Встал, доковылял до стола, где стояли две тарелки с беконом (не менее десятка ломтиков на нос) и поджаренным зерновым хлебом. Папа вручил мне кружку с дымящимся кофе. Уселся напротив, раскрыл книгу, которой меня тыкал, – пространную биографию Трумэна. И молча сидел себе, читал, периодически откусывая от бутерброда с беконом. Через минуту мне стало невмоготу.
– Ты меня разбудил ради завтрака, но вообще не хочешь разговаривать? Просто хочешь… завтракать в полном молчании?
– А что, хорошая идея, – сказал папа, не отрываясь от книги.
– Послушай, – не унимался я, – я последовал твоему совету. Весь день бродил по парку, размышлял насчет предложения руки и сердца.
– Наверно, плодотворно, раз не передумал, – пробормотал папа и перевернул страницу.
– Да, плодотворно. У меня такое чувство… уверенность стопроцентная. Я сделал свой выбор. Я выбираю Аманду.
Папа вскинул голову, уставился на меня. Его густые брови сдвинулись. Казалось, по его лбу ползет мохнатая гусеница.
– Бред сивой кобылы, да и только, – папа захлопнул книгу, положил на стол.
– Как? Почему вдруг бред?
– Ты стопроцентно уверен, что этот брак будет удачным? – спросил папа.
– Пап, разве можно задавать такие вопросы?
– Знаешь, как отличить говенного ученого от нормального?
– Нет. Не знаю. Меня это не волнует. Я не хочу сейчас обсуждать эту тему, – отрезал я.
– Будь добр, уймись в конце концов, бля. Кушай бекон.
Я отодвинул тарелку на дюйм, откинулся на спинку стула, с непокорным видом скрестил руки на груди. Можно подумать, мой отказ от бекона заставил бы папу понять всю глубину моей обиды.
– Говенный ученый приступает к эксперименту, намереваясь получить конкретный результат.
– Но так все ученые делают, разве нет? Это же и есть гипотеза?
– Что-о? Нет. С какого бодуна ты это взял? Ох ты господи. Черт бы побрал наши государственные школы. Гипотеза – это когда ученый говорит: "Вот что может произойти, по моим предположениям".
– Ну да.
– Но когда ты приступаешь к эксперименту в железной уверенности, что ты прав, ни хрена из твоего эксперимента не выйдет, это уж точно, потому что ты абсолютно не готов к неожиданностям. И потому, когда начнется всякая непредвиденная хрень – а она наверняка начнется, – ты либо ее не заметишь, либо прикинешься, что ничего не было. Потому что ты не веришь, что можешь облажаться. И чем это кончается, знаешь?
– Неудачей?
– Именно. Значит, единственный способ провести удачный эксперимент – с самого начала смириться с фактом, что твой эксперимент может провалиться.
Я тихо сидел, обдумывая услышанное.
– Я хочу сказать, что с супружеской жизнью то же самое, – разъяснил папа.
– Ага, я понял.
– Ой, блин, ты же не знал, что такое гипотеза. Я просто проверяю, уловил ли ты аналогию.
– Ну хорошо, и как сделать, чтобы брак удался? – спросил я.
– Ох, бля… Я лично без понятия. Обычно я просто пытаюсь себе напомнить, что нашел женщину, которую вроде бы не раздражает всякая хрень – все проблемы, которые прилагаются к совместной жизни со мной. А значит, я должен вести себя прилично, бля. А еще я не захожу поссать или посрать, когда твоя мама принимает душ.
– Я принял правильное решение. Нутром чувствую, – сказал я.
– Вот и хорошо, так и следует. Девчонка роскошная.
– Пап, меня передергивает, когда ты так говоришь. Ну прямо как про лошадь.
Папа только расхохотался:
– Иди вымойся. Нельзя вонять, когда делаешь женщине предложение.
И снова уткнулся в свою книжку про Трумэна.
Спустя полтора часа, еще затемно папа доставил меня на "шеви-блейзере" к аэропорту Сан-Диего.
– Спасибо, что довез, – сказал я, выбираясь из машины.
– Без проблем. Последний совет: попытайся не слишком потеть, когда начнешь свою речь. Запах пота выдает робость. В эволюционном смысле это признак слабой особи. Она подсознательно почувствует.
– Ну-у… Хорошо, попытаюсь не вспотеть.
