Звонок в дверь заставляет меня прервать монолог и оторваться от своего занятия. Синдром Кости, от которого я все не избавлюсь, требует поинтересоваться, кто там, но я открываю дверь без всяких вопросов. Я знаю, кто это. Собственно, я уже некоторое время жду этого «кто». Вернее, «эту». Она немного запаздывает.
Иветта Альбертовна стоит за порогом в проеме распахнутой мной двери, сияя такой улыбкой — ночное бы время, можно осветить целый район. В руках у нее — по пакету из «Копейки»: мои завтрак-обед-ужин на ближайшие пару дней.
— Иветта Альбертовна! — укоризненно тяну я. — Прямо в моем доме — тоже магазин, и мне вовсе не обязательно безвылазно сидеть у себя в квартире.
Мне действительно неловко от такой ее жаркой заботы, и я действительно не считаю, что сотрясение мозга требует жесточайше строгого постельного режима, но я уже успел почувствовать, что с Иветтой Альбертовной, если она в чем уверена, особо не поспоришь.
— Леонид Михайлович! — с ответной укоризной восклицает она, переступая порог. Взгляд ее направлен в комнату, которая в распахнутую дверь вся на виду, и увидеть, что в ней творится, не составляет труда.
— Нужно найти одну бумагу, — оправдывающимся тоном говорю я. — Безделье для моих мозгов губительнее любых усилий.
Она с выразительным осуждением смотрит на меня несколько мгновений и, не давая мне принять у нее пакеты, идет мимо меня на кухню. Она полагает, что с сотрясением мозга не следует носить и тяжести. Впрочем, может быть, она права.
Я закрываю входную дверь, прохожу следом за ней на кухню, мы обмениваемся с нею еще несколькими репликами, и я оставляю кухню, возвращаюсь в комнату. Я стараюсь, когда Иветта Альбертовна приходит ко мне, поменьше быть с нею рядом. Все между нами уже ясно, с первого ее появления у меня после того, как она узнала от Паши-книжника о моем падении, быть друг другу Иветтой Альбертовной и Леонидом Михайловичем нам недолго, но мне нужно наконец снять с себя эту сетчатую скуфейку, вымыть голову, приняв настоящий душ, приобрести форму . Еще пару дней — и это будет возможно.
Вернувшись в комнату, я едва успеваю приняться за свое прежнее занятие, как звонит городской телефон. Трубка его лежит на столе, я сижу на полу, и еще я не сразу оставляю бумаги, что перебираю, — получается, что телефон звонит и звонит, а я все не беру его, и в комнатных дверях появляется Иветта Альбертовна.
— А я уже думала… мало ли что! — говорит она.
— Все в порядке, — отзываюсь я, нажимая кнопку соединения. — Алё-о! — произношу я в трубку.
— Привет! — произносит голос в трубке, и меня бросает в жар: это Евдокия. — Что такое с тобою? Звоню на мобильный — отключен и отключен. Но ты, вижу, дома, не в больнице.
О, женское чутье. Иветта Альбертовна стоит в дверях и настороженно смотрит на меня, едва теплясь своей мажорной улыбкой. Она не отвечала по телефону, она слышала лишь мое «привет!», но этого ей достаточно, чтобы понять, что мне звонит женщина.
Я не могу говорить с Евдокией под взглядом Иветты Альбертовны. «Все в порядке, идите», — маячу я ей рукой. Но Иветта Альбертовна не уходит. Стоит и все так же смотрит на меня, еле теплящаяся ее улыбка не осветила бы сейчас и чулана, не то что целый район.
Отняв трубку от уха, я прохожу к двери и, извиняясь перед Иветтой Альбертовной глазами, молча закрываю дверь. О, это жестоко по отношению к Иветте Альбертовне. Но по отношению к ней у меня нет пока никаких обязательств, а перед Евдокией пока еще есть. Только, думая о ней, я уже не называю ее «моя радость».
— Да! — бросаю я в трубку.
И слышу:
— Что «да»? Куда ты пропал? Что с тобой? С тобой все нормально?
— Нормально, — говорю я. — А почему ты спрашиваешь меня о больнице?
— Потому что я прочитала сегодня в интернете, что ты попал в больницу! Вот у меня открыто окно, читаю: известному поэту Леониду Поспелову, автору слов знаменитой «Песенки стрельцов» на панихиде… это неважно… вот: стало плохо, упал, потерял сознание… попал в больницу.
Надо же, я поражен. Обо мне в интернете.
— Да, все правда, — подтверждаю я. — Но сейчас уже все хорошо. Видишь, я дома.
— А что с тобой было? — Я слышу в голосе Евдокии непритворное беспокойство.
— Гипертонический криз.
— Что это такое? — недоуменно спрашивает она.
— Это резкое повышение давления крови, — объясняю я. На чем мое объяснение и заканчивается. Потому что я и сам ничего больше в этом не понимаю.
— Я к тебе сейчас выезжаю, — объявляет Евдокия. — Что тебе нужно? Из продуктов. Из лекарств.
Я не отвечаю. Я прохожу между разложенными на полу стопками моего архива к окну и гляжу в него. Битцевский парк, кипя зрелой июльской зеленью, уходит к горизонту, и что, зачем мне нужно смотреть на него, что он мне может подсказать своим кипением?
— Почему ты молчишь? — спрашивает меня в трубке Евдокия. — Ответь, почему ты молчишь? — она замолкает и затем, через паузу, спрашивает, голосом, полным сознания невозможности того, о чем спрашивает: — Ты что, не хочешь чтобы я приезжала?
Я должен ответить. Я чувствую: если не сейчас, то когда? Незачем тянуть. Сейчас.
— Да, не надо тебе приезжать, — говорю я.
Молчание, что наступает в трубке, полно такого ошеломления — я чувствую его, как запах, внезапно вырвавшийся из закупоренного до того флакона духов.
— Сейчас? Или вообще? — исходит наконец из Евдокии.
— Вообще, — отвечаю я.
У ее нового молчания — новый запах. В нем есть что-то такое темное, тяжелое — немыслимо выдержать, кажется, еще мгновение — и легкие схлопнутся от невозможности дышать.
— Да ты меня что, бросаешь, что ли? — с дребезжащим смешком спрашивает затем Евдокия.
И что мне ответить ей? Что не нужно иметь такого отца? Родителей ведь не выбирают. Мои дети тоже не выбирали меня в отцы.
— Ответь! Ответь! — требует от меня Евдокия.
— Ты уже все сказала, — говорю я. Отношу трубку от уха и нажимаю кнопку разъединения.
Надо же! Надо же! Я все время боялся, что это она бросит меня, а бросил ее я.
Когда я выхожу на кухню, Иветта Альбертовна стоит возле мойки, повернувшись к входу спиной, она просто стоит, глядит в стену перед собой и не поворачивается на мои шаги. Я подхожу к ней и обнимаю ее со спины. То, что я еще не в форме, жмет меня, но мне сейчас важнее не потерять эту женщину, которая таким странным, таким прихотливым путем залетела в мою жизнь и которую мне хотелось бы в моей жизни оставить.
— Иветта! — говорю я, впервые называя ее одним именем. — У мужчин, как и у женщин, бывают свои тайны. Не тайны даже, а просто вещи, которые не следует знать другим. — Я пробую развернуть ее к себе — и ощущаю сопротивление, но сопротивление длится короткое мгновение, она быстро поворачивается ко мне, встречается со мной взглядом и, пряча его, утыкается мне в плечо. Руки ее смыкаются у меня на спине.
