Однако, сколько ни напрягаю мозг, проникнуть в тайну Савёловой щедрости мне не удается. Усилием воли я отодвигаю от себя мысли о Савёле подальше и завожу двигатель. Двигатель у моего отремонтированного корыта заводится от легкого нажатия пальца на ключ — как у какого-нибудь ауди-мерседеса-тойоты. Вот что значат деньги. Имей деньги, и даже на «Жигулях» можно ездить, не зная хлопот.
А вообще-то лучше бы всего было отвергнуть предложение Савёла, не разбираясь, что там за ним стоит, думаю я, уже катя по Гончарной к Таганке. И пусть он, если вдруг так прижало, выкручивается, как хочет. Я мог бы позволить себе устроить ему этот цирк. Жадность фраера сгубила, звучит во мне заповедь блатного фольклора.
Но оттого что звучит, ничего не меняется: я не в силах противиться искушению срубить влегкую три с половиной косых. Голодавший хочет есть всегда.
* * *
Савёл организует выезд на выступление, словно проводит спецоперацию. Он требует собраться у него в загородном доме, оставить там свои машины и уже оттуда, перегрузившись, двигать всем вместе на минивэне.
— Ты что, купил себе минивэн, и тебе хочется им похвастаться? — спрашиваю я, когда он объявляет мне по телефону порядок проследования к месту нашего выступления.
— Арендовал я минивэн, арендовал, — в голосе Савёла звучит раздражение недовольства. Едем все вместе, пропуск будет выписан на один номер.
— Пропуск? — удивляюсь я еще больше. Мы что, в воинскую часть какую-то едем?
— В какую воинскую часть! — восклицает Савёл. В дом мы едем, в частный дом.
В назначенный день и час я на своем корыте въезжаю во двор Савёлова дома. День не будний, наоборот, воскресенье, и не просто воскресенье, а Вербное, через неделю Пасха, ко всему тому еще и первое апреля, день смеха, — лучшего дня для потех не придумать. Час не ранний, но не поздний — середина дня, самое время для воскресных потех.
На выложенной тротуарной плиткой площадке перед домом уже пасутся «Опель Астра» Ромки-клавишника и «Рено Меган» Маврикия. Арендованный минивэн «Субару» подогнан почти вплотную к крыльцу, дверцы его распахнуты в готовности принять в себя пассажиров, а на крыльце, на верхней ступеньке, стоят, готовые к посадке, в куртке и плаще, хозяева «Опеля» и «Рено». Савёл и его новая, блестящая, как только что сошедший с конвейера металлический рубль, жена тоже здесь. Она, судя по всему, не собирается с нами — на плечи у нее наброшено короткое кунье манто, которое совершенно не по погоде, и она сводит его полы руками на груди, лепя всем своим видом образ прелестной и трогательной женской беззащитности.
— Вот и Поспелыч притарахтел, — произносит с крыльца, когда я выхожу из машины, Ромка. — Остался только этот долбаный тип, любитель книжек.
— Привет, Леня, — машет мне сверху рукой Савёл. И смотрит на часы у себя на руке. — Ничего, есть еще время. Не нервничаем.
— Паша человек точный, — решаю я до процесса приветствия вступиться за Книжника. — Приедет, не опоздает. А любовь к книгам — признак глубокого человека.
— Долбаные они типы, эти твои любители книг, — выдает мне Ромка. — Ни одного не встречал в жизни, кто б без привета. Все типа чмо.
На это я уже не отвечаю. Я поднимаюсь наверх, кланяюсь трогательно-прелестному образу новой жены Савёла, пожимаю руку ему самому, здороваюсь с Ромкой, с Маврикием — словно и не было того тягостного разговора три с небольшим месяца назад, и я по-прежнему автор их группы.
Ромка, небрежно тряхнув мне руку, поворачивается к Савёлу:
— А эта гремучка что, с Книжником подкатит?
— С Книжником, — через паузу, неохотно и коротко кивает Савёл.
Меня, по обыкновению, одолевает любопытство. Что еще за гремучка? Какая-то необыкновенная ударная установка? Специальные динамики? Но если это что-то из сценического оборудования, то как оно может с Пашей подкатить ? «Подкатить» подразумевает самостоятельность действия, может быть, даже одушевленность, а оборудование можно только привезти, притащить, притаранить.
— Что за гремучка? — интересуюсь я у Савёла.
Савёл отвечает мне взглядом, который отчетливо свидетельствует, что его обладатель думает, как ответить, чтобы не ответить.
— Ой, а я слышала, вы с нею знакомы, — мило улыбаясь, произносит новенький рубль Савёловой жены.
Меня как ошпаривает: неужели «гремучка» — это Гремучина? Вот фокус, если так. Непонятно только, какое отношение имеет она к сегодняшнему действу.
— Маргарита едет с нами? — задаю я Савёлу лобовой вопрос.
Мой вопрос ему неприятен, как и неосторожное откровение жены. Но он отвечает:
— Тоже выступает.
— Гремучина?! — ошарашенно вопрошаю я.
Жена Савёла снова решает вмешаться:
— Ну раз она теперь пишет для группы.
Савёл, глядя на меня, молча разводит руками: что тут добавить!
Я онемеваю. Вот кто занял мое место! Конечно, кто-то должен был занять, но почему это должна была оказаться именно Гремучина? Как у нас с нею пересекаются последнее время пути-дороги!
В раскрытых воротах Савёловой дачи возникает оливковый «Ниссан» Паши-книжника. Медленно проезжает их и, убыстрив ход, подкатывает к пасущемуся на площадке перед домом машинному стаду. И, прежде чем из передней дверцы появляется Паша, из задней выскакивает она, Гремучина. Боже праведный, как она вырядилась! Из-под распахнутой розовой шубки выглядывает что-то черно-ажурно-злато-блестящее, и еще с кистями, как у театрального занавеса, на шее у нее — несколько ожерелий до пупка. Должно быть, она решила, что поэтесса, работающая в шоу-бизнесе, обязана выглядеть впечатляюще.
На нее, впрочем, никто не обращает внимания, все, дождавшись явления Паши, набрасываются на него. «Путин, что ли, ждать тебя?!» — восклицает Ромка. «У тебя, похоже, нога на педаль газа жать разучилась!» — язвит Маврикий. «Да, Паша, впредь уволь от таких ожиданий. Не в Дом культуры едем, чтоб опаздывать», — не повышая голоса, но таким ледяным тоном, что сразу почувствуешь себя выставленным голышом на арктический мороз, делает ему выговор Савёл.
— Ой, это я виновата! — с улыбкой самой ангельской невинности прикладывает руку к груди Гремучина. В улыбке и жесте — признание своей вины и абсолютное убеждение, что не просто заслуживает прощения, а обязана получить его. — Ему так долго пришлось меня ждать! Как женщина собирается — вы же понимаете!
И получает по полной программе:
— Женщина, Риточка, ты в заведении с двумя буквами: «М» и «Ж» — в писсуар тебе не сподручно. — Савёл умеет унизить. — Женщин здесь, Риточка, нет. Мы здесь не детишек рожаем. — Тон его обращения к ней — того же арктического градуса, что к Паше, и Гремучину пробирает до костей во мгновение ока. Она сникает, как роза, ошпаренная морозом. Она согласна быть бесполой, словно инфузория-туфелька, и признавать главенство мужчины — лишь бы ее не отлучили от открывшейся возможности проникнуть в шоу-бизнес.
