Лёнчик взял на себя разговор со своими бывшими друзьями Андрюхой Логиновым, Женькой Синицыным, Левой Лерманом, со всеми замкомвзводами. И все в один голос соглашались: нужно спасти Серегу, да последними суками будем, если не спасем, и обещали проголосовать против исключения.
То, что с Жёлудевым будет говорить он, Лёнчик, с Жунасом даже не обсуждали. Кому еще было говорить. Конечно, ему.
Кошачьи глаза Жёлудева, когда слушал Лёнчика, смеялись с такой откровенной иронией, что Лёнчик помимо воли потерялся, запутался в своей речи и смолк.
— Ты что? — спросил он Жёлудева.
— Лёнчик, Лёнчик, — протянул Жёлудев. — Что ты так раздухарился? Кто тебе Афанасьев? Земляки вы с ним, да?
— При чем тут земляки? — Лёнчика всегда выводила из себя эта армейская привычка объяснять симпатии-антипатии и причины поступков землячеством. Никогда они с Афанасьевым не были близки, служили в разных взводах, дежурили на разных постах, спали в разных концах казармы.
— Как при чем земляки, — отозвался Жёлудев. — А что ты тогда так за него? Какой у тебя интерес?
— Да какой интерес, — Лёнчик не понимал Жёлудева. — Спасти человека! Каждый на его месте мог оказаться.
— Не каждый на его месте стал бы так залупаться. Кто его заставлял? Сам подставился.
— Подставился, конечно, — вынужден был согласиться Лёнчик. — Но что ж из того, не в дисбат же идти из-за глупости. — Он решил взять быка за рога: — В общем, какой бы давеж ни был, нужно проголосовать «против». Понял, да?
— Понял, Лёнчик, понял.
Жёлудев со всею очевидностью подтверждал лишь свое понимание сказанного Лёнчиком, но согласия проголосовать «против» в его подтверждении не было.
Что-то вроде чувства потрясения пронзило Лёнчика.
— Что же, — сказал он, — все проголосуют «против», а ты «за»?
Теперь Жёлудев насмешливо прищурился.
— А вот погляди, все проголосуют «за», а не «против». И ты тоже. Видел я у себя в Школе, как это происходит.
— Это там, в вашей Школе, — гневно ответил Лёнчик.
— А вот посмотрим, — все с тем же насмешливым прищуром проговорил Жёлудев.
На том их разговор и закончился.
Накануне собрания майор Портнов собрал весь сержантский состав роты у себя в канцелярии. Присутствовал еще замполит, капитан Правдин, но он сидел рядом с командиром роты и молчал. Начал Портнов с того, что показал свою осведомленность о ведущейся подготовке к собранию:
— До меня дошли слухи, что в роте готовится крупная идеологическая провокация: кое-кто, — тут он посмотрел на Жунаса, на Лёнчика, однако и другим достался его взгляд, — хочет ослабить дисциплину во вверенном мне подразделении. Пусть эти личности, — теперь он сильно ударил раскрытой ладонью по столу перед собой, — знают, что если будут упорствовать в своих намерениях, им придется крупно пожалеть о том!
Пауза, сделанная им после этого, ознаменовалась тем, что капитан Правдин, вертевший между пальцами карандаш, уронил его на стол, и звонко-легкий звук удара в наставшей тишине, незаметный в другое время, прозвучал неким убедительным подтверждением произнесенным словам: крупно пожалеть!
Командир роты с неудовольствием покосился на замполита рядом и продолжил:
— В связи с дошедшими до меня слухами должен вам напомнить, товарищи сержанты, что сержантский состав должен всемерно помогать офицерскому составу поддерживать в подразделении воинскую дисциплину. А иначе какие вы сержанты? Зачем вам тогда ваши воинские звания? Пожалуйста — обратно в рядовые, в общий строй и в наряд на кухню чистить картошку. Есть желающие? — на этот раз взгляд его обошел по очереди всех, не миновав никого. — В моем подразделении бардака не будет, ни при каких обстоятельствах! И никому не позволю мешать мне в поддержании дисциплины на высоком уровне. Я за четырнадцать лет, как служу командиром в Советской армии, отправил в дисбат четырнадцать человек. По одному в год. И буду это делать дальше, пресекая всякое неповиновение железной рукой. Кто не желает подчиняться без рассуждений — пеняй на себя: в дисбат!
Про четырнадцать человек, отправленных им в дисбат, Портнов, судя по всему, не сочинял. За два года, что отслужил под его командованием, Лёнчик стал свидетелем двух историй, закончившихся дисбатом, — действительно, по человеку в год. Правда, в тех случаях были самоволки, драка, разбитая табуреткой голова предыдущего, до Кутнера, старшины. Портнов старшинами всегда назначал срочников, находя такого, кто в обмен на собственное вольное житье не давал житья остальной роте.
Выходили из канцелярии, как из бани — красные, со звенящей головой, — и с таким чувством, словно по ним проехался каток. Кутнер, направляясь к себе в каптерку, проговорил, ни к кому не обращаясь: «Что, товарищи сержанты, поняли, кто в доме хозяин?»
Жунас придержал Лёнчика, позвал его на разговор, рядом был Жёлудев, — и Лёнчик позвал Жёлудева пойти с ними.
Они зашли в пустовавшую по дневной поре Ленинскую комнату, Жунас торопливо закрыл дверь и тотчас взволнованно проговорил:
— Что делать, что делать? Кто-то заложил, но кто?!
— Не все ли равно кто, — первым отозвался Жёлудев. — Не один, так другой бы. Так оно все и должно было быть.
— А что, собственно, нового? — Лёнчик пожал плечами, изображая полнейшее хладнокровие. — Ну, пугал. Полроты проголосует «против», что он против половины роты? Побесится — и проглотит.
Жёлудев, со змейкой своей иронической улыбки на губах, похлопал Лёнчика по плечу:
— Да никто не проголосует «против», я ведь тебе уже говорил.
— И ты? — вопросил Лёнчик.
— Я говорю: никто! — сказал Жёлудев.
Жунас молчал. Лёнчик повернулся к нему:
— А ты?
— Я что, ты же знаешь, я сам первый, — сбивчиво произнес Жунас.
— Ну вот, — сказал Лёнчик. — Мы с Альгисом проголосуем «против».
— И будете вдвоем. — Кто из них троих действительно был абсолютно хладнокровен — это Жёлудев. — А Портнов вас потом съест без постного масла.
Дверь в Ленинскую комнату снаружи рванули, на пороге объявился Кутнер.
— Заговоры плетете?! Не хрен якобинскую диктатуру разводить, живо к вверенному под командование личному составу!
Численный состав роты, не считая офицеров, был сто три человека, на собрании, как сообщил Жунас, открывая его, присутствовал сто один. Ленинская комната оказалась набита под завязку. Мест, чтобы сесть, всем не хватило, многим пришлось стоять. Лёнчик тоже стоял. Обосновался он в самом дальнем конце комнаты, в углу, море затылков, вся рота как на ладони. Получилось это как бы само собой, но когда увидел перед глазами всю роту, а он позади нее, словно пастух, Лёнчик осознал, что, не отдавая себе в том отчета, занял такую позицию специально.
Лицом к роте, у противоположной стены за столом сидели всего двое: Жунас и замполит Правдин. У Жунаса было мятое, потерянное лицо, он постоянно смотрел в бумаги на столе, лишь изредка поднимая глаза — чтобы тут же и опустить. Капитан Правдин, наоборот, сдвинув очки на кончик носа, поверх них безотрывно смотрел перед собой, переводя взгляд с одного человека на другого, словно непременно хотел встретиться взглядом с каждым.
