Нового друга звали Викой — от Викентия. У него была непривычная для уха, похожая на название бабушкиной швейной машинки фамилия Зильдер. Учился он в другой школе, на класс младше Лёнчика, но жил неподалеку от Лёнчиковой школы, в длинном трехэтажном доме, называвшемся из-за своей ступенчатой формы дом-пила. Лёнчик сдружился с ним неожиданно. Он тогда полюбил, возвращаясь из школы после уроков, заходить во двор дома-пилы, хотя тот стоял совсем не по дороге домой. Двор дома-пилы из-за его формы был совершенно необычным, дровяники здесь располагались, повторяя рисунок дома, словно в шахматном порядке, и оттого во дворе получилось как бы множество отдельных дворов, и каждый из них не походил на другой. Один был засажен правильными рядами акации, в кустах которой хорошо, наверно, было затаиться, играя в прятки, в другом росли высокие тополя, и под ними стоял большой стол со вкопанными подле него скамейками, за этим столом было бы отлично играть в лото и домино, в третьем была круглая решетчатая беседка, где в летние каникулы замечательно было бы пережидать грозу, наблюдая за стеклянной стеной дождя рядом с тобой, в четвертом на пустынной площадке высился столб «гигантских шагов» — такой же, как в твоем дворе, но, казалось, что во дворе дома-пилы и «гигантские шаги» должны крутиться лучше и без этого визга металлического круга наверху, с которым крутился круг «гигантских шагов» у тебя. Все здесь было не такое, чужое, странное, другой, непривычный мир, и этот мир привлекал, манил, притягивал своей непривычностью.
И вот в один из дней он наскочил во дворе дома-пилы на драку. Прижав к беседке, трое наседали на одного, что-то от него требовали — с жесткими, заострившимися, гневными лицами, какие были у Малахова с Дубровым, когда подошли в классе с вопросом о Сеничкине, — и то один, то другой боксерским движением били его по лицу, уже разбив нос, — на губу и дальше на подбородок у того струилась яркая красная струйка. Лёнчик узнал его. Во время своих прогулок здесь он уже видел его прежде. Он обратил на него внимание, потому что тот обретался во дворе всегда один. В стороне от всех компаний или вроде бы с ними, но поодаль. Одного из тех, что били его, Лёнчик тоже знал — видел в школе. Третьеклассник из класса «В». Явный двоечник, с лицом, невольно вызывавшим сравнение с крысой, на переменах он не участвовал ни в каких играх, а стоял в сторонке со своим товарищем, мордатым и большеруким, похожим на Гаракулова, оглядывали на пару всех вокруг исподлобья — казалось, что-то прикидывали, запоминали.
Увидев эту картину — как трое били одного, — Лёнчик на мгновение остановился от неожиданности, затем в нем внутри как что-то вспыхнуло, и он бросился к беседке. Схватил с ходу за шиворот того из троицы, кто оказался ближе к нему, рванул на себя изо всех сил — так, что тот полетел на землю.
— Трое на одного, да?! — закричал Лёнчик.
Лихо ты, благодарно говорил ему уже потом, когда сдружились, Вика. Они охренели. Они видят, ты старше, подумали, ты их сейчас отметелишь.
Отметелить их Лёнчику точно бы не удалось. Драться так, как они, он не умел. Он не мог бить по лицу. В этом было что-то подлое, низкое — бить в лицо. Не потому, что чувствительно — он теперь знал, что это чувствительно, — а потому, что в лицо. Сработал эффект неожиданности и, видимо, то, что крысолицый также знал его по школе.
— Он нам два рубля должен, гад, а не отдает! — вскакивая, проблажил тот, которого Лёнчик свалил на землю.
— Ничё я вам не должен, — слабо сказал Вика, швыркая носом и подтирая пальцем с губы бегущую кровь. Неожиданная помощь разом ободрила его.
Крысолицый, быстро окинув Лёнчика оценивающим взглядом, вдруг заулыбался.
— Ладно, — сказал крысолицый, — мы ему прощаем. Раз ты за него. Чё ты сразу-то так!
По тому, как он обращался к Лёнчику, было ясно, что Лёнчика по школе он тоже знает и школьный авторитет его как старшего — авторитет для крысолицего и здесь, на улице. А может быть, он решил, что за Лёнчиком кто-то стоит, еще более старший, с кем наверняка лучше не связываться.
Лёнчик проводил Вику до квартиры. Вика попросил его зайти, и, хотя Лёнчик уже торопился, потому что пора было домой, и так задержался, пришлось ответить Вике согласием: матери его подошло время прибежать с работы на обеденный перерыв, и увидит его с таким носом — поднимет хай до неба, а будет он не один, поднимать хая не станет. Ей, главное, сразу хайла не дать открыть, а потом она, наоборот, жалеть будет, уговаривающе сказал Вика. Лёнчика это удивило, его мать никогда на него не кричала, как и отец, но он не стал выказывать своего удивления, сделав вид, что родительский хай для него — обычное дело.
Квартира у Вики была коммунальной, дверь открыла соседская старуха, но Викина мать и в самом деле уже прибежала — распахнула дверь комнаты и прокричала Вике с порога:
— Поживее, поживее! Жанна уже за столом, и всё на столе! — Тут она заметила за плечами Вики Лёнчика. — Это ты с кем?
— Здравствуйте, — выступая из-за Вики, поклонился Лёнчик. — Меня Лёня зовут. Я в 68-й школе учусь, четвертый «Б» класс.
— Да-а? — с удивлением протянула Викина мать. — Очень интересно. И что такое? — Она двинулась им навстречу, и полупотемки прихожей не смогли скрывать тайну Викиного носа дальше. — Опять! — криком изошло из Викиной матери. — Опять всю одежду… — Тут она, видимо, вспомнила о Лёнчике, и крик ее пресекся. — Но ты сумел дать сдачи?! — через паузу спросила она Вику.
Вика залепетал что-то невнятное, и Лёнчик понял, что слово должен взять он.
— Там невозможно было дать сдачи. Простите, не знаю, как к вам обращаться…
— Ого! — проговорила Викина мать. — Как обращаться!.. Таисия Евгеньевна, можно ко мне обращаться, молодой человек.
— Там их было трое на одного, — сказал Лёнчик. — На Вику, я имею в виду. — Когда трое на одного, очень трудно дать сдачи.
— А Лёня меня выручил! — ясно, внятно каждое слово произнес Вика. — Он подбежал, как Петьку швырнул… Они все сразу же разбежались!
— Ну не разбежались. — Лёнчик не хотел большей славы, чем заслужил. — Но они испугались. Трое на одного! Это подлость.
Взгляд Викиной матери, когда Вика стал рассказывать о славном деянии своего неожиданного спасителя, устремился на Лёнчика, и смотрела она теперь так внимательно, что Лёнчику стало не по себе. Она была высокая, статная, с выпуклыми большими глазами, и казалось, просвечивает его взглядом, будто на рентгене, до костей.
— Ладно, я пойду, — сказал Лёнчик. — Я с Викой просто… проводил его, меня бабушка дома ждет.
— Нет-нет, ни в коем случае! — Викина мать ступила к нему, принялась расстегивать пуговицы на пальто. — Ты должен остаться и пообедать с нами. У нас от Симхастойры фаршированная щука осталась. Настоящая еврейская фаршированная щука. Ты когда-нибудь ел еврейскую фаршированную щуку? Уверена, что не ел.
Щука была — щука и щука, окунь, из которого бабушка любила варить уху, нравился Лёнчику больше. Да еще эта щука оказалась чем-то набита внутри, и есть эти внутренности уж совсем не хотелось. Но Викина мать то и дело спрашивала: «Как, нравится?» — приходилось подтверждать: «Еще как!» — и ничего не оставалось другого, как трескать за обе щеки.
