– По воде, как посуху? – переспросил В. И смолк. Слова жены нужно было переварить. – Что, прямо как Христос? – сыронизировал он.
– Не знаю, – пробормотала жена. Она будто не заметила его иронии или не приняла, голос ее прозвучал не просто серьезно, это был гранит, скальная порода, уходящая корнями к самой земной мантии. – Как бежал по земле, так побежал и дальше.
Она его разыгрывала? Но зачем? С чего вдруг? Да и знал он свою жену, узнал за дюжину прожитых лет, – никогда прежде не водилось за ней пристрастия к подобным шуточкам. Но если даже допустить, что розыгрыш. Как объяснить поведение людей вокруг? Невозможно, чтобы толпа неизвестно с чего, с бухты-барахты решила – как один человек – тоже разыграть его. И если он действительно не плыл, а пробежал по воде, как по земле, почему он сам не заметил того? Правда, и того, как он плыл, В. не мог вспомнить. Но все равно, все равно: не могло быть, чтобы по воде – так же, как по земле! Ведь он же не ящерица-василиск, которая лупит по воде с такой скоростью, что не успевает прорвать поверхностную пленку. И в нем не сто пятьдесят граммов, как в ящерице.
– Галлюцинация, – сказал В. – И у тебя, и у всех вокруг. Я закричал – и испугал. И всем показалось. Массовый психоз. В Средние века случалось. Да?
Жена, не очень уверенно, подтверждающе потрясла головой.
– Да, в Средние века… Случалось. Всем одновременно одно…
Толпа на песке около воды пришла в движение. Седоголовый мужчина, которого спас В., поддерживаемый с двух сторон молодыми людьми, покачиваясь, шел к нему, бледно-синеватое лицо его кривилось в попытке улыбки.
– Я вам, – увидев, что В. смотрит на него, еще издали заговорил спасенный, – признателен… вы меня… у меня бывает… болезнь Паркинсона… я не должен был, а заплыл… Я вам хочу выразить благодарность…
Мужчина не дошел до В. метров трех – колени у него подогнулись, и он упал на землю. Это молодые люди неожиданно отказали ему в своей помощи. Казалось, какая-то сила отталкивала их от В., не допускала до него; вот на такое расстояние они еще могли приблизиться, а дальше – нет.
– Не стоит благодарности, – произнес он громко, отвечая спасенному им мужчине, пытавшемуся сейчас безуспешно – подобно оказавшемуся на спине жуку – подняться на ноги, повернулся и, спеша, неизвестно откуда взялись силы, рванул к устью леска. Лихорадочно принялся собираться, кидая и свои, и вещи жены в багажную сумку, взвил в воздух подстилку, смял комом, метнул следом за вещами. Жена, видел он боковым зрением, прибежала почти сразу за ним, выдернула из сумки свой красно-синий сарафан и сейчас торопливо и молча натягивала на себя. Не дожидаясь, когда она оденется, он стремительно, не разбирая пути, треща кустарником, зашагал к оставленной на обочине лесной дороги машине, и жена, одергиваясь, застегиваясь на ходу, бросилась догонять его. Жена оставалась женой. Дюжина прожитых вместе лет значила больше… Что “больше”, в нем не выговаривалось. Больше, больше, с радостным удовлетворением, только повторял он про себя.
Когда уже недалеко было шоссе, уже прочерчивали лобовое стекло от края до края бегущие там машины, В. свернул на обочину и остановился.
– Нет, это галлюцинация! – с нажимом, со страстью, сжимая в паузах между словами зубы, выговорил он. – Это галлюцинация, галлюцинация!
Жена на соседнем сиденье, отстраняясь к дверце, все с прежним испугом глядя на него, не ответила. Только снова задергала губами в этой своей нервической нелепой улыбке, мелко потрясла головой – то ли соглашаясь, то ли отрицая, то ли говоря таким образом: не знаю.
2
Утро, хранившее в себе, как запах, ночную ясную свежесть, напоминало об утраченном человечеством рае. Такое, во всяком случае, чувство владело В., пока он проделывал свой ежедневный путь от дома до автомобильной стоянки. Охранник, голоплече сидевший в распахнутом окне высоко поднятой на цементных столбах, похожей на голубятню сторожевой будки, лишь молча, с ленцой кивнувший В., когда тот входил на стоянку, вместо того чтобы открыть шлагбаум, когда В. подъехал уже на машине, вылез из окна до самого пояса, свесился вниз и что-то прокричал.
– Повторите, – опустив стекло, попросил В.
– Я говорю, ни хрена себе, что вчера на Запрудном озере было?! Мужик по воде пешедралом наяривал! Ни хрена себе, а?!
С голой его груди сквозь обильную растительность с хищной злобностью лилово смотрел на В. широко распластавший крылья двуглавый имперский орел – охранник не стеснялся своей принадлежности к уголовному миру, которому весь остальной мир – только одно большое поле для жатвы, – однако же случившееся вчера в этом чуждом мире проняло и его.
– Да уж, – отозвался на слова охранника В. ничего не значащими словами.
– Нет, прямо по воде как ошпаренный и купальщика, тот тонул, в охапку – и вдвоем обратно, опять прямо поверху, – всем видом и тоном требуя от В. сообщничества, проклекотал из своей голубятни охранник. – Охренеть можно!
– Да, да, – покивал В. Уж чего ему не хотелось, так заниматься обсуждением вчерашнего с этим охранником.
Но охраннику требовалось поговорить, поделиться докатившейся до его слуха новостью, его так и распирало.
– Что, чудо, что ли? – вопросил охранник. – А? Может такое быть?
Готовность к детскому простодушному удивлению читалась на его мясистом лице с широкими, брылами висящими щеками.
– Откуда мне знать? – с прежней короткостью отозвался В. И не удержался: – Может, это массовая галлюцинация, известно такое. Раньше часто случалось.
– Галлюцинация? Массовая? – недоуменно протянул охранник. – Что за хрень?
– Открывайте шлагбаум, – потребовал В. – Опаздываю.
Дорога послушно стлалась под колеса его “Фольксвагена”, с тем же механическим равнодушием глотали ее асфальтовые метры соседние машины в потоке – казалось, никому ни до чего никакого дела, полное отчуждение, замкнутость на себе; но это иллюзия, кажущийся штиль, думал В. Если так возбужден какой-то охранник на стоянке, то этим возбуждением охвачен и весь город, сейчас на работе его ждет обвал пересудов и толков – шквал, ураган, тайфун.
Он был прав в своем рассуждении.
Уже на крыльце, когда поднимался к стеклянным дверям заводоуправления, его догнал, подхватил под локоть коллега – тоже замначсектора в их департаменте.
– Привет господам начальникам! – общекотал он ухо В. выдохом влажно-горячего воздуха. – Шествуем служить родине и мамоне?
Коллега был чуть постарше В., держался эдаким свойским парнем, если и не своим в доску, то почти своим – откуда и шел этот тон незлобивого балаганного гаерства, – но В. приходилось наблюдать его в ситуациях конфликта: от свойскости в одно мгновение могло ничего не остаться, и – волчьи клыки наружу.
– Почему мамоне? – В других бы обстоятельствах В. нашелся как ответить. Не впадая в серьезность, но и с достоинством. Однако сейчас он весь был скован напряжением. – Иду на службу. Работать.
