На берегу у старого Флоуза не оказалось ни грана того джентльменства, которое так очаровало ее на теплоходе. Из несколько эксцентричного и не лезущего за словом в карман старика, по всем признакам уже впавшего в детство, он превратился в эксцентричного и высказывающегося по всякому поводу старца, умственные способности которого оказались куда выше, чем позволял предположить его возраст. Носильщики суетились с их багажом, билетные контролеры раболепствовали перед ними, и даже заматеревшие таксисты, известные своей грубостью, если им дают слишком мало чаевых, придерживали языки, когда старый Флоуз спорил с ними об оплате и скрепя сердце протягивал им лишний пенни. Миссис Флоуз лишалась дара речи, сталкиваясь с его властностью и стремлением выставить напоказ полнейшее пренебрежение ко всем ее принципам и убеждениям гордой жительницы пригорода, с его отношением ко всему миру так, как будто мир этот — не более чем улитка, поданная старику на закуску.
Все это не должно было бы удивлять миссис Флоуз, поскольку с ней самой уже тоже обращались — почти в полном смысле этого слова, — как с сексуальной улиткой, которой предстоит полакомиться во время медового месяца. Чего стоили хотя бы открытия, сделанные ею в самую первую совместную их ночь: старый Флоуз носил красную фланелевую ночную рубаху, обладавшую очень своеобразным запахом, и трижды за ночь перепутал умывальник с унитазом. Миссис Флоуз отнесла все это на счет его возраста, слабого зрения и притупившегося обоняния. Столь же отталкивающее впечатление произвела на нее и сцена, когда он опустился около постели на колени и начал вымаливать у Всевышнего прощение за плотскую неумеренность, которой он собирался подвергнуть «личность своей законной супруги». Не очень представляя себе, что он имеет в виду, миссис Флоуз поначалу восприняла эту молитву как комплимент в свой адрес. Молитва подтверждала то, в чем она и так была уверена: что в свои пятьдесят шесть лет она все еще остается привлекательной, а также и то, что ее новый муж — глубоко верующий человек. Но уже через десять минут ее представления на сей счет сильно изменились. Независимо от того, ниспослал бы Всевышний прощение старому Флоузу или нет, миссис Флоуз уже была настроена неумолимо. Она никогда не забудет и не простит старику его плотскую неумеренность, а всякие предположения о его религиозности пришлось отбросить начисто. Воняя, как старая лисица, Флоуз вел себя, как лиса молодая, путешествуя по ее телу вдоль и поперек и точно так же не различая, как деликатно выразилась миссис Флоуз, «ее отверстия», как до этого он путал умывальник с туалетом — и примерно с теми же целями. Ощущая себя чем-то средним между сексуальным дуршлагом и помойной ямой, миссис Флоуз стойко переносила эти испытания, утешаясь тем, что подобный образ жизни — а старик действовал весьма энергично, не давая себе времени на передышки, — должен очень скоро закончиться грыжей или сердечным ударом. Однако со стариком ничего не случилось, и когда утром миссис Флоуз проснулась, то обнаружила, что он уже встал, закурил вонючую трубку и разглядывал ее с нескрываемым вожделением. На всем обратном пути до Англии миссис Флоуз днем прогуливалась вразвалочку по палубе, а по ночам лежала, широко расставив ноги, на постели в надежде — с каждым днем таявшей, — что греховодничество старого Флоуза вскоре вознаградит ее вдовством и богатством.
С такими же мыслями и настроениями ехала она с ним на север, преисполненная решимости выдержать испытание до конца и не сдаться под напором его поведения. Однако к тому времени, когда они добрались до Гексама, ее решимость стала улетучиваться. Городок, выстроенный из серого камня, произвел на нее гнетущее впечатление. Она на какое-то время оживилась лишь тогда, когда увидела поджидавшую их на станции безукоризненно вычищенную коляску, запряженную парой черных лошадей. Облаченный в краги и ливрею Додд распахнул перед ней дверцу брогэма, она забралась внутрь и почувствовала себя лучше. Этот шикарный выезд, как назвала его про себя миссис Флоуз, был частичкой и признаком мира, необыкновенно далекого от всего виденного ею прежде, — мира аристократии, со слугами в ливреях и элегантными экипажами. Но едва коляска загрохотала по улочкам маленького базарного городка, наваждение прошло. Экипаж кидало, трясло и швыряло, а когда они переехали через Тайн и направились через Холлерфорд в сторону Уарка, миссис Флоуз окончательно усомнилась в преимуществах и достоинствах брогэмов. Дорога за городом менялась на каждой миле. То их путь пролегал через аккуратно высаженные вдоль шоссе ряды деревьев, то они взбирались на унылые, открытые всем ветрам холмы, где под каменными грядами лежали еще сугробы снега. И на протяжении всей дороги экипаж ужасно раскачивало из стороны в сторону, он трясся и подпрыгивал на ухабах, а сидевший рядом с женой старый Флоуз наслаждался ее недовольством, смаковал его.
— Какой великолепный вид, — говорил он, когда они проезжали по особенно неприятной и совершенно пустынной местности, где, насколько охватывал взгляд, не было видно ни одного деревца. Миссис Флоуз молчала. Пусть старик, пока в нем еще теплится душа, понаслаждается ее несчастьем, но, как только она прочно засядет во Флоуз-Холле, он узнает, сколь невыносимыми сумеет она сделать его последние дни. Прежде всего, отныне не будет никакого секса. Это миссис Флоуз решила для себя твердо, а, будучи сильной и энергичной женщиной, она умела платить той же монетой, какой получала. Так они и ехали рядышком в экипаже, замышляя будущие козни друг против друга. Но первый удар достался миссис Флоуз. Вскоре после Уарка они свернули на дорогу, местами покрытую металлическим листом, которая шла по прекрасной аллее в направлении большого и красивого дома, стоящего в обширном саду. Надежды и предчувствия миссис Флоуз всколыхнулись, но, как выяснилось, преждевременно.
— Это и есть Флоуз-Холл? — спросила она, увидев, что коляска катится к воротам.
— Нет, — ответил Флоуз. — Это дом Клейдонов.
Его настроение при этих словах заметно ухудшилось. Молодой Клейдон был одним из первых, кого посчитали возможным отцом Локхарта и лишь то бесспорное обстоятельство, что он был в Австралии в месяцы, когда должен был быть зачат Локхарт, спасло его от участи оказаться поротым до тех пор, пока его жизнь не повисла бы на ниточке.
— Какой красивый дом, — сказала миссис Флоуз, заместив перемену в настроении мужа.
— Дом лучше, чем его обитатели, прокляни, Господи, их души, — ответил старик. Миссис Флоуз внесла Клейнодов в воображаемый список тех соседей, которых не любил ее муж и дружбу с которыми она надеялась установить и поддерживать. Мысль о том, что этот список скорее всего останется воображаемым, пришла к ней немного позже. Сразу за домом аллея заканчивалась, а дорога пошла вверх по кромке крутого обрыва вдоль совершенно голого холма. Проехав после этого подъема еще с милю, они очутились перед каменной стеной, в которой были сделаны ворота. Додд слез с козел, открыл ворота, провел в них под уздцы лошадей и снова запер ворота. Миссис Флоуз огляделась по сторонам, пытаясь обнаружить свой новый дом, но, насколько хватал глаз, никакого дома видно не было. Здесь и там по снегу бродили грязные овцы, но, кроме них, вокруг не было ничего и никого. Миссис Флоуз содрогнулась.
— Осталось еще десять миль, — бодро сказал Флоуз. В течение следующего часа они тряслись по разбитой дороге, и единственной достопримечательностью за все это время оказалась заброшенная ферма, стоявшая позади декоративной стены из садовых деревьев и окруженная зарослями бурьяна и жгучей крапивы. Наконец они подъехали к следующим воротам, за которыми миссис Флоуз увидела стоящую на небольшом возвышении церковь и несколько домов, разбросанных вокруг нее.
