Последовавший взрыв затмил все прочие катастрофы, случившиеся на Сэндикот-Кресчент до этого. Вспышка пламени охватила О’Брайена, прорвалась на кухню, вышибла парадную и заднюю двери и все окна первого этажа, разрушила зимний сад, сорвала штукатурку с потолка и превратила толстые осколки фаянсового унитаза в шрапнель, вылетавшую из двери и глубоко врезавшуюся в противоположную стену холла. В одно мгновение дом номер 9 превратился из английского «баухауса» в берлинский бункер под бомбежкой, где один за другим гремели взрывы, рушились шкафы с посудой и полки с литературой по гинекологии. И, наконец, огненный шар взмыл вверх, на второй этаж, сорвал плоскую крышу и разбросал кусочки бетона на дорожке перед домом и в саду позади него. Каким-то чудом сам О’Брайен остался жив. Его, правда, оторвало от телефона и с телефонной трубкой в руке выбросило через окно гостиной на дорожку перед домом, совершенно голого, как когда-то метавшегося тут Симплона, но черного от покрывшей его гари и копоти и с абсолютно дотла сгоревшими усами и волосами. Он сидел на гравии, извергая ругань и проклятия в адрес ИРА и ни на что не способной английской полиции. Тут его и нашли полковник Финч-Поттер со своим бультерьером.
Встреча оказалась крайне неудачной. Полковник Финч-Поттер придерживался вполне твердых взглядов в отношении ирландцев и всегда считал О’Брайена, исходя из его профессии, Пэдди-сластолюбцем
. Решив, что О’Брайен сам спровоцировал эту катастрофу — что отчасти было верно, — поскольку мастерил дома бомбы, полковник Финч-Поттер воспользовался своими гражданскими правами и осуществил его гражданский арест. То, что О’Брайен оказал при этом сопротивление, лишь ухудшило дело. Бультерьер которому не понравилось это сопротивление и особенно то, что полковник получил при этом по носу, превратился из дружелюбного зверя в свирепого пса и безжалостно вогнал зубы в бедро О’Брайена. Когда через пару минут появилась полиция, О’Брайен, вырвавшись из клещей Финч-Поттера, взбирался по ветвям магнолии с живостью, удивительной для человека его возраста и сидячего образа жизни. На заднице у него все еще висел бультерьер, а вопли О’Брайена — как и крики мистера Рэйсима, миссис Трастер и миссис Грэббл до него — были слышны не только далеко за пределами птичьего заказника, но и под землей, где Локхарт поспешно отсоединял шланг от канализационной трубы и вытягивал его назад в дом Вильсонов. Через десять минут, когда дополнительно прибывшие полицейские машины перекрыли все въезды на Сэндикот-Кресчент и выезды с нее, пропуская только «скорую помощь», Локхарт вылез из канализационного люка, пересек позади дома сад Вильсонов и отправился домой принимать ванну.
Джессика встретила его в ночной сорочке.
— Что это за ужасный взрыв? — спросила она.
— Не знаю, — ответил Локхарт. — Я подумал, что, может быть, это канализация у Вильсонов. — Объяснив тем самым причины исходившего от него зловония, он заперся в ванной. Через двадцать минут он вышел оттуда и вместе с Джессикой отправился посмотреть на дело своих рук. О’Брайен все еще сидел в ветвях магнолии, и извлечь его оттуда было крайне сложно еще и потому, что бультерьер, нашедший наконец нечто приятное на вкус, категорически отказывался отпустить его. Полковник Финч-Поттер был настроен не менее агрессивно, чем его собака. Неприязнь к О’Брайену, восхищение истинно британской хваткой собственного пса, полученный полковником удар в нос — все это, вместе взятое, еще более укрепило его во мнении, что проклятый ирландец схлопотал то, что заслуживал, и что если подобные свиньи делают дома бомбы, то пусть сами на них и взрываются. В конце концов ветви магнолии просто не выдержали тяжести. О’Брайен и собака свалились оттуда на дорожку, где полицейские и попытались разделить их. Однако потерпели неудачу. Бультерьер держался мертвой хваткой, а О’Брайен уже дошел до бешенства. На губах у него пузырилась пена, и он с умопомрачительной скоростью извергал ругательства, явно навеянные его профессиональным знакомством с женской анатомией. Он успел моментально оскорбить всех десятерых полицейских, державших его самого за плечи, а пса — за задние лапы, и тем надоело демонстрировать свое знаменитое профессиональное терпение.
— Кладите их так в «скорую», — приказал сержант, не обращая внимания на требование полковника вернуть ему его собаку. О’Брайена и пса вместе запихнули в машину и увезли. Полицейские эксперты в это время уже тщательно прочесывали развалины дома в поисках причин взрыва.
— Ему угрожали из ИРА, — предупредил их сержант. — Похоже, они-таки его достали. — Но удивленные эксперты уехали, так ничего и не найдя: никаких следов бомбы не было, от дома же тем не менее остались одни развалины.
— Складывается впечатление, что тут ИРА применило что-то совершенно новое, — сказали эксперты в полицейском участке специалистам из отдела по борьбе с терроризмом. — Попробуйте потрясти как следует того типа, что там жил.
Но О’Брайен не был расположен помогать им. Ветеринар, которого вызвали, чтобы успокоить бультерьера и заставить его отпустить ногу ирландца, столкнулся с той дополнительной трудностью, что О’Брайен отказывался даже минуту полежать спокойно. Дважды безуспешно попытавшись сделать укол собаке, ветеринар в конце концов потерял терпение и всадил О’Брайену дозу, достаточную, чтобы успокоить даже носорога. Гинеколог успокоился и впал в кому. Бультерьер, посчитав свою жертву мертвой, отпустил ее и позволил себя увести. На его морде было написано предельное довольство собой.
Почти такое же выражение было и на лице Локхарта, пребывавшего в доме номер 12 по Сэндикот-Кресчент.
— Все в порядке, — сказал он Джессике, расстроенной тем, что один из ее домов почти уничтожен. — По условиям найма квартиросъемщик обязан возместить любой ущерб, нанесенный в период его проживания в доме. Я проверял — это так.
— Но почему дом так разнесло? Такое впечатление, будто в него попала бомба.
Локхарт поддержал версию полковника Финч-Поттера, что О’Брайен занимался дома изготовлением бомб, и на этом тема была исчерпана.
После этого случая Локхарт на время приостановил свою деятельность. Сэндикот-Кресчент наводнила полиция, искавшая тайники с оружием ИРА даже в птичьем заказнике. А, кроме того, Локхарту было необходимо подумать и над другими проблемами. Пришла телеграмма от Додда. Текст ее был прост и предельно краток, что соответствовало характеру отправителя: «Приезжай. Додд». Локхарт поехал, оставив Джессику в слезах и пообещав ей вернуться по возможности скорее. Он доехал поездом вначале до Ньюкастла, оттуда — до Гексама, а там сел на автобус, идущий в Уарк, откуда уже пошел к Флоуз-Холлу напрямую по болотам, пешком, размашистым шагом пастуха, ловко перелезая по пути через каменные разграничительные стены и перепрыгивая через трясины с одной торфяной кочки на другую. И всю дорогу ум его бился над тем, какая причина заставила Додда вызвать его срочной телеграммой, хотя в то же время Локхарт был рад представившемуся случаю снова побывать в столь дорогих его сердцу краях, где прошло его детство. А места эти действительно были ему дороги. Изоляция, в которой он провел детство и юношество, выработала в нем потребность в открытых пространствах и любовь к пустынным вересковым болотам, в которых он охотился. Бедлам, который он устроил на Сэндикот-Кресчент, объяснялся не только тем, что Локхарт боролся за право Джессики продать то, что ей принадлежало, но и отражал ненависть самого Локхарта к ограниченному, замкнутому пространству, к снобизму и удушающей социальной атмосфере этого благополучного пригорода, в котором все было пронизано лицемерием и где за улыбками скрывалась глумливая насмешка. Локхарт, да и все Флоузы, улыбались редко и непременно в силу только какой-то стоящей причины: либо понятной им одним шутки, либо от удивления перед абсурдностью природы человека и мира. Для всего остального у них были наготове вытянутые лица или жесткий взгляд, с безошибочной точностью определявший и цену человеку, и расстояние до цели. И когда они говорили — если, конечно, это не было специальной речью или жарким спором за обеденным столом, — то слов зря не тратили. Вот почему краткость телеграммы Додда свидетельствовала о важности и срочности стоявших за ней причин и почему Локхарт, не раздумывая, отправился в путь. Он перемахнул через последнюю стену, прошел по плотине и подошел к дому. Инстинкт подсказывал ему, что новости у Додда плохие, и потому Локхарт не пошел через парадную дверь. Он проскользнул по задам и через калитку пробрался в сарайчик в саду, в котором Додд хранил инструменты и любил часто сиживать в одиночестве. Додд был там. Он сидел, строгая ножом палку, и тихонько насвистывал какую-то старинную мелодию.
