— Зачем вы хотите
выгнать нас на улицу?
То вдруг к нему
подскакивала какая-нибудь экзальтированная дама из лаврищевцев и, заламывая
руки, взывала к нему:
— Попросите ваших
казаков, чтобы они больше не убивали наших прихожан!
А то как из-под земли
вырастал пред ним лысый старичок и слезно умолял:
— Не гоните на улицу
хотя бы наших деточек! Бог вам этого не простит!
Под деточками, очевидно,
он имел в виду слушателей катехизаторских курсов, которые теперь почему-то
забросили свой Введенский храм и собирались исключительно в Рождественском
церковном домике. Всегда можно было видеть в окне то лысину Векселева, то
аккуратно подстриженную голову самого отца Петра. Однако никаких детей там не
было и в помине: Лаврищев придерживался теории, по которой святое крещение
может принять только взрослый, сознательный, прошедший его курсы человек. А
ребенок из этих курсов ничего не поймет, и благодать пройдет мимо. Расплещется.
Нет, только прошедший курсы мог считаться полным членом Церкви. А тот, кто еще
их не прошел, — профан. Поэтому получалось, что даже Патриарх, по его версии, и
тот, коль скоро не был лаврищевцем, не являлся пока еще полным членом Церкви.
Но особенно Филиппа
уязвляла одна общинница — особо приближенная к отцу Петру, нечто вроде его
секретарши, уже пожилая, седовласая Зоя Олеговна, которая, делая
сострадательное, даже как бы плачущее лицо, встречала его словами:
— Бедненький,
бледненький, как устал-то, как нервишки пошаливают! Небось и самому не хочется
в такую грязную историю впутываться, а князья Церкви приказывают! А у тебя
совесть возражает, а они настаивают. Отсюда и раздвоение. Отсюда и невроз, и
шизофрения может быть. Я — заслуженный врач-психиатр, эксперт высшей категории
— сразу это вижу. Тебе лечиться надо. Отдыхать побольше, а то может начаться
психоз, неадекватные реакции, галлюцинации, голоса...
Благословил ее отец Петр
засесть в алтаре с толстой тетрадью, и пока Филипп служил литургию, она все
пристально вглядывалась в его лицо и потом что-то старательно так записывала. В
конце концов он властно приказал ей покинуть алтарь.
— Ну вот, — сочувственно
покачала она головой, — уже немотивированный гнев, так и навязчивые состояния
могут появиться, и суицидные мотивы... Отца Александра Меня, наверное, тоже
кто-нибудь убил из таких, как ты.
А кроме нее — Филиппа уж
очень искушал Векселев. Выяснилось, что он, будучи мирянином, при отце Петре
всегда потреблял Святые Дары. Филиппу он объяснил это так — у отца Петра нет
диакона, который бы это совершал, а сам батюшка болен диабетом и ему нельзя
столько сладкого. Поэтому он и решил взять эту обязанность на себя. Филипп был
поражен такой дерзостью — ведь потребление Святых Даров после причастия символизирует
погребение Христа, и совершать это дозволяется только человеку, облеченному
священным саном. А кроме того, он был смущен, что диабетик отец Петр Лаврищев
видел в евхаристических Крови и Теле Христовых лишь хлеб и вино, угрожавшие его
организму повышением сахара. Поэтому он своей властью просто запретил Векселеву
прикасаться к Чаше, и тот ему недвусмысленно заметил:
— Какой же вы все-таки
конфликтный человек! На все реагируете истерически! Нарываетесь на
неприятности... А не замечаете, что ведь они и сами уже сдавили вас плотным
кольцом!
В конце концов Филипп
предложил отцу Петру разделиться, чтобы больше никогда не служить вместе, а
только по очереди. Если служит отец Филипп, то чтобы ни Зои Олеговны, ни
Векселева и духу в алтаре не было. А если служит отец Петр, то Филипп молится
где-то на стороне. Так и договорились. Но как быть с воскресеньями, с большими
церковными праздниками? Какая здесь может быть очередность...
Надо сказать, что келья
отца Петра находилась не в церковном домике, а прямо в храме. Просто был
отгорожен кусок алтаря, и он там жил. Эта перегородка осталась после мастерской
художников, которая помещалась здесь до открытия храма. И отец Петр ее не стал
сносить.
И вот как-то раз служит
отец Филипп литургию, молится и вдруг отчетливо слышит странные звуки: тр-р,
тр-р! Как бы труба какая-то гудит. Во время самой эпиклезы, когда он стоит
перед престолом, раскрытый Господу и предающий Ему свою душу, призывая Святого
Духа, вновь слышит это: тр-р, тр-р!..
Сразу после Евхаристии
он стал исследовать, откуда шли эти смущающие сердце звуки. И тогда решил войти
к отцу Петру в келью. Войдя же, сразу понял, что в ней имеется некий отсек.
Кладовка что ли, стенной шкаф.
— Что вам угодно? —
спросил отец Петр. — Почему вы входите без стука?
Но Филипп отстранил его
рукой, распахнул дверь и увидел там унитаз. Журчала вода, наполняя бачок.
— Отец Петр, —
потрясенно воскликнул Филипп. — Это же уборная!
— Ну да, — невозмутимо
ответил тот.
— Да ведь здесь же был
алтарь, здесь стоял престол...
— Ну, когда-то стоял, а
потом перестал стоять, — раздраженно ответил Лаврищев.
— А Святые Отцы
утверждают, что там, где когда-то был престол, Ангел Господень до Судного Дня
предстоит с огненным мечом... Как вы дерзаете? Как не боитесь?
Отец Петр глянул на него
насмешливо, даже раздражение все куда-то испарилось, и спросил, подмигнув:
— Вы что, правда в это
верите?
И что ответил Филипп?
Он ответил именно так,
как когда-то учил меня отвечать в подобных случаях мой духовный отец игумен
Ерм:
— Верую и исповедую!
— Какое суеверие! —
поморщился отец Петр.
И вот Зоя Олеговна,
встретив после этого Филиппа, сказала ему с состраданием:
— Миленький, приходи ко
мне, я тебя вылечу, у тебя религиозный бред начинается. Все может обернуться
для тебя белой горячкой, делириумом!
Вот в таких условиях мой
друг восстанавливал свой монастырь. Конечно, он и смущался, и страдал, но по
тому, как сияли его глаза из-под низко надвинутой на лоб скуфьи, было понятно,
что он рад этим битвам и бурям и желал бы еще больших потрясений и скорбей,
во-первых, потому что, как известно, лишь многими скорбями подобает нам войти в
Царство Небесное, а во-вторых, потому что душа его изнемогала от жажды
подвигов, от дивного избытка сил, от нерастраченного вдохновения, которое она
скопила за пятнадцать лет тихой и мирной монашеской жизни в Свято-Троицком
монастыре.
А я, после того как наш
план с наручниками лопнул, вздохнула, наконец, спокойно: кажется, я не очень-то
и «засветилась» возле Филиппа в его борьбе. Ведь мой духовный отец игумен Ерм
как раз в ту пору интересовался Лаврищевым с его реформами, и получилась бы
явно двусмысленная история, что мы с ним оказались бы «по разные стороны
баррикад». Лаврищевцы же очень часто заявляли прихожанам отца Филиппа:
— Мы с вами по разные
стороны баррикад.
А так — что, в конце
концов, я скорбящего и алчущего друга-иеромонаха чаем не могу напоить, что ли?
Чашку холодной воды подать? Да могу, конечно. И говорить нечего. Тоже мне —
двурушничество!.. А если отец Ерм спросит — ну что, виделись вы с Филиппом? Я
отвечу — да, виделась, я ведь живу возле самого монастыря.
