— Послушай только. — Он зачитал: — «Еще один ломтик нигилизма для безумных попсовых деток, взгляд в пропасть бессмыслия».
Рэй слушал собственные слова, и у него поднималось настроение. Он был не без основания доволен своей работой, особенно это касалось выражения «пропасть бессмыслия». Звучало здорово. Словно сам Скип Джонс написал.
— И что не так? — мягко поинтересовался он. Кевин Уайт нахмурился, и Рэй вздрогнул. Редактор обладал способностью вселять в людей ужас, когда того хотел. На протяжении пяти лет он руководил группами подростков-переростков, интеллектуалов-отщепенцев, плотно подсевших на нелегальные субстанции. Ему ли не знать, как направить беседу в нужное русло!
— «Пропасть бессмыслия»? — Уайт отшвырнул газету в сторону, — Это же Кей Си и «Саншайн бэнд»! — Затем редактор смягчился. Он знал, как это бывает. Журналисты, однажды принадлежавшие к Духу Времени — эти слова широко употреблялось в редакции «Газеты», — становились вчерашним днем. Они внесли свою лепту, свою долю рок-н-ролла и не понимали, что пора двигаться дальше. Прежде жившие ради музыки, они внезапно осознавали, что музыка стала вызывать у них отвращение, что музыка живет не ради них.
— Эта новая музыка… — Рэй покачал головой, и паутинка пшеничных волос упала ему на лицо. Он смахнул ее. — Рви, ломай, круши. Слов не разберешь, мелодия нулевая.
— А ты кто такой? — разозлился Уайт. — Моя незамужняя тетка из Брайтона?
Рэй не выносил, когда редактор повышал голос. Это напоминало ему о доме.
— Что происходит? — воскликнул он. — Не понимаю, что происходит!
Но он прекрасно все понимал. Ему нужно было родиться и писать десять лет назад, когда казалось, что музыка способна изменить мир. 1967 год — лето любви и откровений, лето сержанта Пеппера, когда музыка расширяла границы, а люди все еще во что-то верили. Ему нужно было родиться тогда, когда в Лондоне еще можно было увидеть «Битлз», играющих вживую на крыше дома в Сэвил-роу. Надо было слоняться в обнимку с блокнотом и конспектировать тогда, когда мир еще верил в любовь, просветление и Джона Леннона. И ему определенно нужно было оказаться там, на ферме «Вудсток», распевать и мешать ногами грязь в людской толпе. У него в волосах были бы цветы, в спальном мешке — калифорнийская девочка, в руке — сочный косячок, хорошая кислота — в жилах и весь мир в солнечных красках. И возможно, Арло Гатри пел бы на сцене. А вместо этого ему пришлось дожидаться, пока выйдет документальный фильм о «Вудстоке», в серых тонах, присущих холодному, бесцветному новому десятилетию. Да, те несколько дней на ферме старого Ясгура действительно были для Рэя эссенцией самых заветных грез.
«Ты был в „Вудстоке“?»
«Нет, смотрел в записи, с мамой».
Кевин Уайт набрал воздух в грудь.
— Рэй, возможно, если ты перейдешь во внештатники — это пойдет на пользу и тебе, и всей «Газете».
У Рэя налились кровью глаза.
— А стол у меня останется?
Уайт неуютно поерзал.
— Вероятно, нам придется отдать твой стол кому-то другому.
Теперь у Рэя перед глазами появилась отчетливая картина. Он будет одним из тех внештатников, которые забегают в редакцию в надежде на то, что им швырнут косточку — закажут отзыв о посредственном альбоме, о концерте мелкой группы, в то время как очерки звезд попадали на обложку, в то время как Терри с Леоном путешествовали по всему земному шару и их фотографии печатали в «Газете». Ни собственного стола, не принадлежности к коллективу.
— Но эта работа — единственное, чего я хочу, — честно сказал Рэй.
Он не мог даже представить себе жизнь без «Газеты», без друзей, без приятной сердцу рутины и рок-н-ролльных ритуалов — гастрольных туров, обзора синглов, ежедневных поездок куда-то. Там был его дом, настоящий дом. Рэй любил «Газету» снаружи, как сторонний читатель, и любил ее изнутри. С обеих сторон медали. Наверное, это было заложено в его генах.
— Тогда нарисуй мне что-нибудь, и быстро, — Уайт был несколько смущен тем, что ему приходится поступать как какому-то боссу «Ай-би-эм». — Что-нибудь стоящее.
В этот момент в кабинет редактора с шумом ворвался Леон Пек.
— Можно, я вам кое-что зачитаю? Извините и все педали. Я по-быстрому!
Уайт и Рэй в недоумении уставились на Леона.
— Тебя что, стучать не учили? — спросил Уайт. — И что за идиотская шляпа?
— Нацисты возвращаются, — выпалил Леон, смущенно нахлобучив шляпу еще глубже. — Нам стоит поменьше задумываться о буржуазных конвенциях и побольше о том, как их остановить!
Он откашлялся, развернул «Санди телеграф» и зачитал:
— «Ведущие политические партии признают тот настораживающий факт, что все большее число людей поддерживает группировки, выносящие политику на улицы города».
— В чем суть? — спросил Уайт.
Глаза Леона сверкнули из-под шляпы.
— Босс, я был там в субботу. Смотрите. — Он показал на шрам под глазом. — Смотрите, что со мной сделали!
— Жить будешь, — сказал Уайт.
Рэй мысленно отметил, что редактор общался с Леоном гораздо жестче, чем с ним. Впрочем, Леон был уже далеко не ребенком, когда пришел в «Газету».
— Можно, я напишу что-нибудь? Поставьте мой очерк на обложку следующего выпуска! Гитлер говорил, что если бы его прижали в самом начале, он бы так ничего и не достиг!
— Да это же просто куча скинхедов и только. — Уайт вырвал газету у Леона из рук и пристально посмотрел на фотографию размахивающей флагами толпы. — Они без путеводителя собственный зад не найдут, не то что Польшу оккупируют!
— К тому же в следующем выпуске на обложке у нас Элвис Костелло. — Уайт призадумался. — Ну ладно, пятьсот слов о Левишэме. Кто-нибудь был на демонстрации?
Леон улыбнулся:
— Полагаю, вы не о тысячах антифашистов, босс. Вы, наверное, о рок-звездах. Точно о рок-звездах.
Уайт закатил глаза:
— Кто-нибудь, кого знают читатели.
— Нет, звезды у нас слишком заняты — позируют на фотосъемках и делают зубы — наверное, острят клыки к сражению с фашизмом. Но я слышал, что Джон Леннон в городе. У Рэя отвисла челюсть. Он уставился на Леона в неверии.
— Леннон в Нью-Йорке! С Йоко и маленьким Шоном!
Леон покачал головой.
— Леннон в Лондоне. На одну ночь. Мне только что позвонили из «Электрикал энд мьюзикал индастриз»
[8]
. Подумали, что нам это пригодится. Он здесь проездом, летит в Японию. — Леон сдавленно усмехнулся. — Да я уж лучше б с Маккартни что-нибудь замутил! По крайней мере, Пол отдает себе отчет в том, что он старый занудный пердун и дни его славы давно прошли. Думаете, Джону понравилась бы идея нацепить значок с изображением председателя Мао и пойти на следующую демонстрацию? А берет у него сохранился? Или нам начинать революцию без него?
