Желтые восковые затычки для ушей ненамного ослабляли гудение вертолетных моторов. Удивительно, но вскоре шум сделался привычным, и Билл перестал его замечать. Шум избавлял от разговоров, оставляя каждого наедине со своими мыслями.
В последние дни Билл жил одной мыслью. Она будила его среди ночи, и тогда он лежал с открытыми глазами, слушая дыхание спящей Бекки.
«Это кончилось?»
Такой вопрос задала ему Бекка в утро их «примирения». Да, у него с Цзинь-Цзинь все кончилось. Билл знал, что не сможет оставить жену и дочь, зато Бекка могла бросить его при малейшем подозрении.
«Это кончилось?» Внешне это кончилось. Но внутри это продолжало жить. Билл не мог вытравить из памяти красные фонарики в ночь празднования китайского Нового года, каток в парке, желтую куртку Цзинь-Цзинь и ее улыбающееся, счастливое лицо. Пока он жив, эти воспоминания останутся с ним.
«Это кончилось?» Он, возможно, никогда больше не увидит Цзинь-Цзинь, и все равно это не кончится. Она может выйти замуж, и у нее появится еще один ребенок, но и тогда это не кончится.
Это кончится только тогда, когда у него очерствеет сердце. Когда Цзинь-Цзинь перестанет любить его и видеть в нем «хорошего человека»; когда она окончательно разлюбит его и поймет, как ей хорошо без него. Только тогда это кончится.
Пару дней назад Билл вернулся домой за полночь. Бекка не спала. Она устроилась на диване с книгой. Лицо жены было бледным и напряженным. Когда Билл вошел в гостиную, ему показалось, что она даже вздрогнула. Одной рукой Бекка цеплялась за ворот халата, и этот жест почему-то сразу напомнил Биллу о болезни и больницах.
Ему захотелось обнять Бекку, но он знал, что не посмеет этого сделать.
— Напрасно ты отрываешь время от сна, дожидаясь меня, — сказал Билл, ненавидя официальный уровень общения, установившийся между ними.
— Нет, Билл, не напрасно, — засмеявшись, столь же официально ответила она. — Откуда же мне знать, где ты и с кем?
Она говорила спокойно, без упреков и обвинений, как говорят об известном факте. Однако за этим спокойствием ощущалась свежая, еще не начавшая покрываться коркой рана. Бекка дожидалась его возвращения, поскольку больше не доверяла ему. Возможно, прежнее доверие вообще не восстановится. Билл не представлял, как они будут жить в такой обстановке.
— Мы все сейчас вынуждены заниматься исключительно Яндуном, — объяснил Билл, используя правдоподобный и безотказный аргумент. — На носу открытие, а китайцы только сейчас объявили, что у нас еще не согласована куча документов. — Он посмотрел ей в глаза и беспомощно развел руками. — Я был в офисе, Бекки.
— Знаю. — Она продолжала улыбаться. — Только не верю.
Билл присел на диван. Бекка встала, держа в одной руке книгу, а второй по-прежнему теребя ворот халата.
— Мне очень жаль, что ты мне не веришь, — сказал Билл, готовый повторять эту фразу хоть миллион раз.
— Одних сожалений недостаточно.
Книгу Билл узнал по зеленой обложке. Он помнил эту книгу еще со школьных времен: «Листья травы» Уолта Уитмена. Он и не подозревал, что его жена любит поэзию.
Он приехал к Цзинь-Цзинь, рассказал все как было и произнес затертые до дыр слова о том, что им нужно расстаться. Они обнялись, по лицам обоих струились слезы.
— Ты сама подумай, — говорил Билл. — Так могло бы длиться еще пять лет. Еще десять лет. А что потом? Ты хочешь состариться в ожидании несбыточного? Неужели тебе нужна такая жизнь?
Цзинь-Цзинь задумалась над его словами. Она вытерла глаза и стала думать. Наверное, впервые за все это время она жила не одним днем, а пыталась заглянуть в будущее. Во всяком случае, Биллу так показалось. Цзинь-Цзинь увидела себя чьей-то «канарейкой»: сорокалетней, спящей в одиночестве, готовой исполнить любую прихоть своего содержателя, ибо все шансы на перемены в жизни остались позади.
— Я не хочу разбивать твою семью, — сказала Цзинь-Цзинь, вытирая лицо кухонным полотенцем. — Не хочу делать больно твоей маленькой дочке. Твоей жене. Твоя жена не сделала мне ничего плохого. Я не хочу тебя воровать.
— Людей нельзя украсть, — возразил Билл.
Цзинь-Цзинь возлагала весь груз вины на себя, и ее самобичевание больно ударило по нему.
— Людей нельзя украсть, — повторил он.
Они снова говорили и снова плакали, пока оба не обессилели. Билл встал, чтобы уйти, но Цзинь-Цзинь порывисто схватила его руку и прижала к своему лицу, потом к шее, а потом опустила ниже, себе на бедро.
Билл замотал головой и попытался вырвать руку. Только не это. И не сейчас. Тогда Цзинь-Цзинь прижала его руку к своей груди. Билл стиснул зубы и что есть силы дернул руку. Тогда он почувствовал. Вернее, почувствовала его ладонь… Бугорок справа, размером с мяч для гольфа. Твердый, как реальность этого мира.
Вертолет вынырнул из тумана прямо в неоновое зарево Макао. Крепостные сооружения времен португальского владычества выглядели совсем игрушечными. Их увядшую славу затмевали ослепительные огни громадных игорных заведений.
Город находился на самой оконечности Аомыньского полуострова. Здесь кончался Китай или, наоборот, начинался. Словно маяк в серых сумерках, вспыхивала и гасла неоновая вывеска отеля «Лиссабон» — самого пестрого и безвкусного казино из всех заведений Макао. Это был храм самой главной религии китайцев — религии азартных игр. Никакая другая идеология, коммунистическая или капиталистическая, не могла похвастаться таким количеством ревностных приверженцев.
— Рано или поздно в Китае обязательно легализуют игорный бизнес, — не раз повторял Девлин. — Но не раньше, чем кончится власть компартии. Скорее всего, после краха их авантюры с Тайванем.
Среди иностранных юристов, работающих в Шанхае (особенно среди высшего звена), была весьма популярны рассуждения о том, как компартия Китая в конце концов лишится власти. Девлин и другие боссы его уровня считали, что «пекинские старцы» все-таки развяжут давно обещанную войну за «освобождение» Тайваня и потерпят сокрушительное поражение. За Тайвань вступится все мировое сообщество, и поэтому самолеты Народно-освободительной армии Китая будут сбиты еще на подлете к Тайваню, несовершенные китайские ракеты полетят мимо целей или будут перехвачены, а китайским солдатам не удастся погрузиться на транспортные корабли. Режим «пекинских старцев» канет в Лету, унеся с собой прогнившую идеологию и памятники председателю Мао. В качестве примера всегда приводилась Берлинская стена, казавшаяся вечной и рухнувшая за одну ночь.
— У китайцев пристрастие к азартным играм сидит в их ДНК, — говорил Девлин, провожая сослуживцев в Макао. — Мы еще застанем времена, когда в континентальном Китае появятся настоящие игорные мегаполисы. По сравнению с ними Лас-Вегас и Атлантик-Сити покажутся нам жалкими залами игровых автоматов на какой-нибудь заштатной английской пристани. А пока главной точкой притяжения станет Макао.
