Он тоже повернулся на бок, провел рукой по ее животу, потом обнял ее. Ложь тоже имеет свой предел, и сейчас он добрался до этого предела. Дальше надо говорить только правду.
— Мне пора, — сказал Билл, выбираясь из постели.
— Но прежде чем ты уйдешь, я хочу показать тебе несколько снимков.
Он понял, что это желание возникло не спонтанно, а было заранее ею обдумано.
Цзинь-Цзинь показала ему фотографии младшей сестры. Улыбающаяся, довольная Лин-Юань стояла в обнимку со своим бойфрендом — рослым и тоже улыбающимся немцем. С того момента, как Билл видел ее в Макао, Лин-Юань еще растолстела. Но главным было не это. Главным было кольцо на ее пальце. Кольцо, подаренное в знак помолвки.
— Он очень симпатичный, — сказала Цзинь-Цзинь. — Как по-твоему?
Заурядный, склонный к полноте немец. Поскольку это не касалось его отношений с Цзинь-Цзинь, Билл позволил себе солгать.
— Превосходный парень, — сказал он и, не удержавшись, все-таки спросил: — А что ты думаешь о том, что она делала, когда сбежала с фабрики?
Они переглянулись.
— Что ты скажешь о том времени? — снова спросил Билл.
Цзинь-Цзинь покачала головой, быстро тасуя снимки, как крупье тасует новую колоду карт.
— Нечего говорить об этом. Сейчас это уже не важно. — Она задумчиво глядела на улыбающуюся Лин-Юань. — Наверное, я все-таки больше заботилась о ней, чем она обо мне.
Билл потянулся к ней. Цзинь-Цзинь не отстранилась, не вздрогнула, как он того ожидал. Этим и отличались миры, к которым они принадлежали. Тут их миры диаметрально противоположны. Цзинь-Цзинь не могла прекратить их отношения столь же быстро, как он.
— Я жалею только об одном, — проговорила она. — Я жалею, что у нас с тобой нет ребенка. Мне все равно, что ты останешься со своей женой… Нет, не все равно, но я ничего не скажу. — Она помолчала. — Но мне очень хочется нашего ребенка. Вот этого мне хочется.
Она и здесь выбрала правильное слово: «бэби». Она не сказала «чайлд». Именно «бэби». Малыш. Младенец. Цзинь-Цзинь всегда растягивала слоги в этом слове, и у нее выходило «бэй-бии».
Какая-то часть Билла тоже хотела их общего ребенка. Даже сейчас, поскольку у них родился бы замечательный малыш. Скорее всего, ребенок был бы похож на мать. На Цзинь-Цзинь. И в то же время он сознавал: им ни в коем случае нельзя заводить общего ребенка. Это означало бы новую жизнь и неминуемый конец прежней. Два дома, две жены, две жизни. Его попросту разорвало бы. Пока длились их отношения, Биллу нравилось убаюкивать себя мыслями, что он непременно позаботится о Цзинь-Цзинь, обязательно что-то сделает для нее. В действительности же он ничего не мог сделать. У него уже есть жена и ребенок. Его сердце занято ими. И даже если Бекка отвергнет его, и она, и Холли все равно останутся в его сердце.
— Мне пора, — тихо повторил Билл.
Цзинь-Цзинь кивнула. Она не пыталась вытирать хлынувшие слезы. Совместного будущего у них нет, прошлого не вернешь, и говорить тут не о чем.
Ее голос остановил Билла у самой двери.
— Я тут видела одну передачу. Там говорили, что мужчина никогда не женится на женщине, которую по-настоящему любит. Как по-твоему, это правда?
Билл покачал головой.
— Отчасти правда, — ответил он, понимая, что недосказанность ударит по ней меньше, чем любое другое его слово.
В квартире играла музыка. Шейн услышал ее еще на подходе к двери. И совсем не та, что нравилась ему. Не «Eddie and the Hot Rods».
[86]
И не «Thin Lizzy».
[87]
Он поворачивал ключ, слушая: «Угадай, кто сегодня заявится к нам? Наши парни — ведь ты стосковалась по их рукам». Такие песенки нравились его жене. И такие певцы ей тоже нравились: бритоголовые, увешанные цепями, густо покрытые татуировкой. Слова, обычные для песен о любви, у них звучали как угроза физического насилия. Нет, это тебе не «96 Tears»
[88]
в исполнении старины Эдди и его ребят, и не их знаменитая «Do Anything You Wanna Do».
[89]
И конечно же, не «The Boys Are Back In Town».
[90]
Росалита и ее дружок не играли любимых песен Шейна. Они играли одну из новых песен.
Они играли их собственную песню.
Шейн не сразу узнал того, кого сейчас ублажала в постели Росалита. Владелец бара с Мао-Мин-Нань-Лу. Его заведение находилось в двух шагах от «Вместе с Сюзи», и там была живая музыка. Надо же! А Шейн все время подозревал бас-гитариста из бывшего оркестра Росалиты. Он даже готов был побиться об заклад, что это бас-гитарист. Тот с самого начала возненавидел его, словно Шейн вторгся в их жизнь и все испортил. В этом парень оказался прав: все испорчено. Бесповоротно испорчено.
Одеяло они отбросили в сторону. Владелец бара лежал на груде подушек. Росалита стояла на коленях, склонив голову к его раскинутым ногам. Смуглость ее кожи лишь подчеркивала бледную кожу европейца.
Кто он? Француз? Немец? В Шанхае было полно французов и немцев; это тебе не Гонконг, где по-прежнему доминировал англоязычный мир. Другие европейские страны не слишком лезли в Гонконг. Они лезли туда, куда могли влезть.
Этот немец или француз тоже влез туда, куда мог влезть. И сейчас Росалита удовлетворяла его ртом. Тем самым ртом, который целовал Шейна в день свадьбы. Шейн всегда восхищался ее ртом, умеющим дарить идеальные поцелуи… Оказалось, ее рот способен и на другое.
Из-за гремящей музыки парочка не услышала появления Шейна. Но теперь, увидев его, они с проклятиями оттолкнули друг друга. Владелец бара зло смотрел на Шейна. Австралиец подумал, что сейчас они с ним подерутся. Шейн чувствовал, что справится с ним. Плевать он хотел на бурлящую кровь этого козла.
Однако владелец бара с живой музыкой осерчал вовсе не на Шейна. Он был зол на Росалиту. Какого черта она позвала его, не будучи уверена, что ее муж протирает задницу в офисе или болтается в командировке?
— Глупая ты корова, — процедил владелец бара, вылезая из постели.
Росалита прикрыла скомканной простыней грудь. Шейна взбесило не то, что владелец бара явился к нему в дом и оказался в его постели. Как это ничтожество посмело оскорбить его жену?
Внутри Шейна тоже все забурлило. Самое удивительное, но его задела не измена жены, не то, что она делала своими пухленькими губками, и даже не эта дурацкая музыка, до сих пор орущая на всю квартиру. Шейна доконали три слова: «Глупая ты корова».
