— Алиса, это нелепо. Куда ты пойдешь?
— Не знаю. Не стой на дороге, пожалуйста.
Она сгребла в охапку одежду из шкафа, затолкала в чемодан и рывком закрыла его. Затем принялась собирать остальное в два других и, только когда все три чемодана были собраны, начала осознавать всю тяжесть положения, в которое себя поставила: теперь пути назад не было. Куда, боже мой, они пойдут? Но раз ее понесло, теперь уже не остановиться. Она вышла с двумя чемоданами в гостиную, Бобби взял два других и со смущенной улыбкой последовал за ней. Ему явно не верилось, что все это серьезно, и Эве тоже.
— Немедленно возвращайся, Алиса, — сказала она. — Не будь дурой.
— Никогда не вернусь.
Алиса вновь взялась за ручки чемоданов и толкнула плечом наружную сетчатую дверь. На крыльце она обернулась, понимая, что настал момент сказать напоследок что-нибудь уничтожающее, но слов не было. Она облизнула пересохшие губы и выпалила: «И надеюсь, никогда больше не увижу тебя!» Потом спустилась по ступенькам и вышла под палящее солнце. Она обернулась только раз, удостовериться, что Бобби следует за ней; тот поспешно нагнал ее, и они рядышком двинулись к шоссе.
— Куда хоть мы идем-то? — спросил он.
— Да какая разница! Лишь бы подальше отсюда.
— То есть ты даже не знаешь куда?
— В город мы идем. До него всего пять миль. В какую-нибудь гостиницу.
Как и куда они выберутся из гостиницы, решат потом.
Они прошли всего несколько шагов по шоссе, как она вынуждена была остановиться для передышки. Ладони горели от ручек чемоданов, а сама она вся взмокла.
— Отдохнем минутку, Бобби.
Недалеко впереди начиналось место, где шоссе ремонтировали. Там оглушительно и настойчиво гремели отбойные молотки, стояло плотное облако белой пыли. И через все это им предстояло пройти.
— Давай мне большие чемоданы, — предложил Бобби, — а сама возьми мои, полегче.
— Ничего-ничего, я справлюсь.
— Нет, давай их мне, — настаивал он. — Я сильней.
Она позволила ему забрать чемоданы, удивленная и довольная его настойчивостью. Он был сильней ее, и, потащившись дальше, она чувствовала себя спокойней и уверенней. Она больше не была одинокой женщиной с маленьким ребенком. На него уже можно положиться, он уже способен взять на себя командование в критической ситуации, такой, как сейчас.
Она была на высоких каблуках, и это представляло главную трудность: каблуки все время подворачивались, того гляди вывихнет лодыжку. А единственная запасная пара, лежавшая в чемодане, была на точно таком же высоком каблуке.
— Прости, дорогой, мне придется идти помедленней. Это все из-за туфель, понимаешь. Я не могу…
— Ничего, — сказал Бобби новым, уверенным тоном. — Ты молодец, хорошо держишься.
Когда они достигли разрытого участка, их мгновенно окутала пыль.
— Мне нужно опять остановиться, — сказала она, но за грохотом отбойных молотков он не услышал ее. — Бобби, подожди! — закричала она, едва не плача, и он оглянулся, встал и опустил чемоданы на землю.
— Мы доберемся намного быстрей, если не будем так часто останавливаться, — сказал он.
— Знаю, дорогой, но я не могу угнаться за тобой. Я должна передохнуть минутку.
— Ладно.
— Какая ужасная пыль, да?
— Что?
— Такая пыль, дышать невозможно.
— Это каличе.
— Что?
— Пыль. Называется каличе, селитра; вроде мела. Она тут везде, прямо под верхним слоем почвы. Мне дядя Оуэн сказал.
— О боже!
— А ты вообрази, что этого нет.
— Что?
— Я сказал: представь, что нет этой жары, а что по-настоящему холодно, и мы идем быстро, как только можем, чтобы не замерзнуть.
— Боюсь, что у меня не получится.
— Давай попробуй. Представим, что это не пыль, а сильная метель, снежный буран, сквозь который нам надо пробиться.
Она хотела сказать раздраженно: «Ох, Бобби, пожалуйста!» — но посмотрела на его серьезное, потное лицо и сдалась. Какой он замечательный спутник: сам не унывает и ее подбадривает. Если он может это представить, то сможет и она.
— Хорошо, я попробую.
— Брр! — Он съежился и обхватил плечи руками. — Лучше нам не стоять здесь, не то замерзнем до смерти. Идем.
И, подхватив чемоданы, они двинулись дальше, Бобби впереди. Глядя на его узкую спину, темнеющую перед ней в белой мгле, она знала, что никогда не забудет этой картины. Обычный мальчишка стал бы жаловаться, скулить, тащился бы позади, был бы обузой, но Бобби был не обычный мальчишка. Храбрый, веселый и одарен богатым воображением; ее сын.
— Ну, как получается? — крикнул он, обернувшись.
— Хорошо, дорогой. — Она смогла улыбнуться. — У меня получается.
Представить, что нет никакой жары! Но, как ни странно, это почти действовало. У нее кружилась голова, она задыхалась, по спине ручьями бежал пот, и все же она изо всех сил старалась представить, что мерзнет, и это почти действовало.
Одна полоса шоссе была открыта для движения; плотный поток машин двигался на восток, потом его сменял поток на запад. Она со страхом смотрела на каждую машину, двигавшуюся на запад, боясь, что в ней окажется Оуэн Форбс, возвращающийся домой из города, но во всех сидели незнакомцы, и некоторые поворачивали головы, привлеченные странной парой: женщиной и мальчишкой, тащившимися с чемоданами по слепящему дневному зною.
— Бобби, — позвала она, — я опять хочу остановиться.
— Ладно.
Она села на чемоданы, чтобы дать отдых ноющим ногам.
— Наверно, две мили уже прошли, как думаешь?
— Не знаю, — ответил он. — Я от холода плохо соображаю.
— Ох, Бобби, ты чудо. Как бы я справилась без тебя?
— Ты не замерзла? Пора двигать дальше.
И они двинулись дальше. Прошли очень близко от одного из рабочих, и он, выключив свой кошмарный перфоратор, уставился на них: мексиканец или какой-то полукровка, приземистый, зверского вида, лицо и одежда покрыты белой пылью. Она понимала, что и сама, должно быть, уже вся белая — пыль скрипела на зубах, запорошила глаза, ощущалась в ноздрях, — и, когда Бобби обернулся и крикнул: «Ты в порядке?» — она увидела, что у него лицо и волосы тоже белые.
Потом она всегда говорила, что в тот день Бог хранил ее, дал силы идти; и она действительно молилась, тащась по дороге. «Боже, — громко молилась она среди грохота отбойных молотков. — Боже, дай мне пройти через все это». И, крепко стиснув зубы, чтобы не глотать пыль, повторяла: «Боже, который приготовил любящим Тебя блага, кои недоступны разумению человека…»
